Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

собой, уговор дороже денег, — сказал Воронов и следом подумал: «Ты и так, милок, накрутил уже выше крыши…»

Сергей по опыту знал, что Гурьева лучше ликвидировать как можно скорей. Подобные озверелые индивиды, оказавшись вне пристального надзора, в относительной свободе — или попросту сбегут, или наворочают таких дел, что потом за ними хлебать и не расхлебать.

— А что скажешь, Ерема насчет Титы? — перевел разговор Сергей.

— Темный человек, скрытный, но трусоват. Считаю, из него можно веревки вить. Но верить щенку нельзя, одним словом — хитровыбанный сученок. Не вправе советовать, но начни поцанчика пытать полегоньку, малец и потечет, все выложит без утайки, — злорадно потер руки Лавренев.

— Сам не боишься, что к тебе применят спецсредства?

— Боюсь, да еще как боюсь! Наговорю всякую ересь, только бы угодить кату, мать родную опорочу… Да и сами знаете, гражданин начальник, как слаб человек под пыткой.

— Вижу, тертый ты калач. Зачем тогда другим лиха желаешь?

— Дык, я теперь на вашей стороне, гражданин начальник.

— Да, мутен ты, Ерема, хочешь, что еще сказать?

— Лошака не упустите, хрыч до фига знает — вот мой сказ.

— Ладно, не кашляй… Василий Силантьевич, — незлобно съерничал Воронов и кликнул караульного.

Боец не замедлил отомкнуть дверь застенка.

«Времени, времени нет… — подумал Сергей, спеша наверх. — А публика, видать, битая… «Подсадную утку» враз расколют, да и организовать единичный побег «с пристяжкой», тоже не выход. Придется по-старинке использовать психологическое давление — пугать страшными карами и упорно включать мозги, самому разгадывать эту неладную головоломку».

Сергей наскоро переговорил с начальником оперативного пункта, поинтересовался личным составом, предупредил, изумленного младшего лейтенанта: коли, что не так, то не сносить тому головы. Свиридов, по-молодости, ручался за бойцов, что вовсе не гарантия от возможного провала операции. Каждому в душу не влезешь, каждому няньку не приставишь. Воронов приказал строго-настрого запретить всякий контакт караульных с арестантами. Для острастки следовало измордовать хоть одного диверсанта, найти причину малейшего неповиновения и отделать по первому числу. В первую очередь для экзекуции подходил по всем параметрам Мерин — матерый, злобный и потому наиболее опасный. Однако старые истины гласят: каждому овощу свое время и спешка нужна лишь при ловле блох…

Следующим на очереди был радист Тита. Из протокола допроса Сергей знал: Манцыреву Виктору Ивановичу шел двадцать первый год, до войны тот работал монтером в Ковровском районном узле связи. Холост, отец погиб в финскую, дома — мать и сестра пятнадцати лет. Малый прошел подготовку в той же Борисовской школе Абвера.

На вид Манцырев прирожденный хлюпик, но не ловко-ли это надетая личина, под которой скрывался хитрый и поднаторелый враг…

Воронов велел встать арестанту. Без лишних слов ухватил правую руку радиста, и быстро согнув фаланги пальцев, с силой сдавил своей клешней. Тита взвыл от нестерпимой боли, завертелся юлой, упал на колени. Помедлив, Воронов разжал хватку. Малый на карачках отполз к нарам, в глазах паренька стояли слезы.

— Не надо, прошу, не делайте больно, гражданин начальник… Я подчистую признался старшему лейтенанту… Да соглашусь… подпишу, что угодно, если нужно будет, — захныкал Манцырев.

— Дрянной из тебя получился солдат Красной Армии. Даже спецзваний не различаешь. Утром допрос вел младший лейтенант госбезопасности, просек, мудила грешная… — презрительно выговорил Воронов и присел на дощатые нары. — Да куда теперь денешься, только попробуй чего не рассказать, — капитан усмехнулся, — или не сделать, что прикажут.

Манцырев потупил головенку, исподлобья глазками зверка поглядывал на капитана.

— Ишь, как сразу взвыл белугой, а приемчик детский… — такой в школах каждый пацан знает. Семечки пока… но не грех взяться по полной программе — применить спецсредства. Парниша, ведь могут такое проделать, что мама не горюй. Понял вьюноша? — не удержался, и с намеренной издевкой произнес Сергей. — И заруби себе на носу: говоришь только правду, перепроверить ложные показания — раз плюнуть… Коли не соврешь, определим работать уже по профилю, станешь стучать ключом, как скажем. А надумаешь ловчить, отрубим ноги, чтобы с места не сошел и срал под себя, — нагнав страху на паренька, Воронов подытожил: — Усек сынок, — будешь послушным мальчиком…

— Да, да, конечно. Готов хоть немедля послать радиограмму.

— Соображаешь, а о ножках подумал? — криво улыбнулся Воронов.

— Нет, нет… — не подведу… — заискивающим взглядом выразил раболепную покорность Манцырев.

— Какое задание было у диверсионной группы?

Как ни изгалялся Воронов, ничего нового Тита не сообщил, задачи диверсантов замыкались на Мерине. Но одно радовало — радист знал секретные коды и временные интервалы приема и передач радиосообщений. Шифровальной книгой оказался, имевшийся у каждого школьника, учебник «Родной речи». Язык сообщений русский. Сигналом работы под вражеским контролем считался темп скорости передачи в начале и конце, в четко означенных интервалах, что доступно опытным радистам, — очевидно Тита преуспел в этом деле. В управлении впервые слышали о таком способе разоблачения радиопередач под прикрытием. Сергей задал еще пару второстепенных вопросов, получив на них искренние, вразумительные ответы, как бы невзначай спросил:

— Если подсажу к «старшому», возьмешься — «повалять Ваньку» для пользы дела?..

— Не надо, прошу, Мерин сразу уничтожит меня. Это страшный человек, у него волчий нюх, как маньяк чувствует подставу. Он по глазам тотчас поймет, что я подсадная утка. Садист будет издеваться, станет медленно убивать — мерзавцу это в удовольствие. Не надо, не посылайте, гражданин начальник, — ведь даже пикнуть о помощи не смогу, — и Манцырев беззвучно зарыдал.

— Где только таких сопливых нюней немцы откопали? — возмутился Воронов, но потом поостыл и уже деловито предложил солдатику:

— Тогда застрели Мерина, разрешаю… И больше не станешь борова ссать, как рукой снимет… Годится?..

— Я еще не убивал людей, не стрелял в человека, — промямлил Манцырев, утирая щеки и нос рукавом гимнастерки, потом в ужасе прикрыл лицо руками и вогнул голову в колени.

— Дурак этакий, трус поганый, подумай лучше о матери и сестре. Близким, зачем из-за такого мудака страдать… — по-доброму заключил Воронов.

Манцырев Виктор теперь заплакал навзрыд:

— Не могу, не умею, не справлюсь я…

— Что скажу, то и сделаешь! — отрезал капитан. — Утри сопли и будь мужиком. Хватит, нет времени на слюнтяев. Будешь правильно вести… прощу, — и Воронов направился к двери камеры.

Предстояла очередная беседа с Лошаком.

Сидельца привели в допросную, Конюхов за истекшие сутки сильно оброс пегой щетиной, выглядел крайне неприглядно, босяк-босяком. А уж, что противно, так старик дурно пахнул. Воронову пришлось влезть на табурет и слегка приоткрыть заедавшую форточку в полуподвальном оконце. Лошак тяжело, сипло дышал, определенно сказывался немалый возраст, незалеченные болезни, и тюремные невзгоды. Но Сергей не испытывал к нему ни капли сочувствия. Обыкновенно даже в самом