Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых

class="p1">— Н-да… Выходит, сфальшивил, видимо давно не перечитывал поэта, а ведь школьником знал стихотворение наизусть, — он усмехнулся и добавил уже серьезным тоном. — А вы, видимо, филолог по профессии, если так с ходу подловили неуча…

— Да, угадали, попали в точку… Я учитель русского языка и литературы в школе десятилетке, — и не без гордости добавила. — Веду старшие классы, с восьмого по десятый. Получила направление в Кречетовку по окончании учительского института. Училась в Саратове, — заметив, что Сергей слушает, затаив дыхание, продолжила, — чудесный город… Волга… основанный Столыпиным университет, готическая консерватория, картинная галерея лучшая в Поволжье… А знаете, наш институт только в тридцать первом выделен из университета. Стал самостоятельным ВУЗом. А до этого, можете себе представить, я была студенткой университета, — и вдруг беспричинно погрустнела, вздохнула и по-детски шмыгнула носом. — Сильно скучаю по Саратову. До слез грущу… Часто снится, как после дождя спешу по скользкой мостовой Кооперативной улицы к нашему учебному корпусу. По дороге обгоняют шустрые автомобили, покрикивают возчики пролеток, но мне весело и беззаботно, я счастлива, — и поинтересовалась. — Случалось быть в Саратове?

Воронову доводилось приезжать по делам службы в тамошнее отделение Сталинградской дороги. Но город знал слабо. Обыкновенно, с вокзала по Ленинской до здания отделения, час другой… и обратно на поезд. Из окон управления детально просматривалась облупленная красная колокольня и ажурная главка гигантского Свято-Троицкого собора. Храм закрыт теперь для доступа прихожан, говорили, что там разместили музейно-строительный склад. Жалко, конечно, культовые здания никому не нужны… Печальная участь — постепенно превращаться в каменные руины, которые потом безжалостно снесут, а на свободной территории разместят районный «пионерский парк».

— К сожалению, мало знаком с Саратовом. Наезжал проездом… если сказать точнее. Даже Волгу толком не разглядел, все недосуг, оставлял на потом. Да вот, не пришлось пока…

— Отец сказал, что вы из Москвы. Москвич? — Вероника прикусила губку.

— Да, чего уж тут скрывать — москвич. Коренной москвич, — подчеркнул Сергей с некоторой гордостью.

— Ой, как здорово! А я только два раза была в столице — студенткой в двадцать девятом, и в отпуске в позапрошлом году. Влюбилась по уши в Москву, как бы хотела там жить… И не только из-за метро, Третьяковки и столичных театров. Мне по сердцу таинственная аура старинного города, неброская прелесть бульваров, переулков, особняков пушкинских времен. Но люблю и новую Москву: улицу Горького, Крымский мост, ВСХВ. Как, наверное, бесподобно быть москвичом… Честно сказать, испытываю искреннюю зависть к вам, Сергей.

— А я завидую вам, — быстро нашелся Воронов. — Да и как не позавидовать… Как здорово нести людям доброе, радостное, яркое, — чуть задумался, и продолжил столь же высокопарно. — Прививать неокрепшим детским умам ощущение вселенской гармонии, учить возвышенным чувствам, воспитывать любовь к прекрасному, — мужчина сбавил патетический тон. — Как прав Достоевский, сказав словами князя Мышкина, что «мир спасет красота». Вы читали этот роман? — Воронов знал, что «Идиота» изъяли из учебных программ.

Но Вероника читали и «Идиота», и «Братьев Карамазовых», и даже обруганных и запрещенных цензурой «Бесов», книгу учительница нашла в издании «Academia» тридцать пятого года.

Ну и ну!.. Осталось, лишь поразиться… Барышня оказалась крепко эрудированной.

У него шелохнулось чувство ущемленного самолюбия, и чисто по-мальчишески захотелось прихвастнуть, мол, и сам — не лыком шит. Но неужели возможно открыться незнакомому человеку, причем, при первой встрече, что ему довелось пять семестров посещать филологический факультет виленского Стефана Батория.

Там Сергей познакомился с еще юным, начинающим польским писателем Ежи Путраментом. Высоколобый парень уже тогда придерживался левых, точнее откровенно марксистских взглядов. Егор даже агитировал Сергея вступить в коммунистический Союз студенческой левицы «Фронт», на что Воронову пришлось подыскивать убедительный отказ. Молодой писатель не раз приводил Сергея на собрания авангардистской литературной группировки «Жагары», что на местном диалекте означало «хворост» или «угли, для разведения костра». Ежи познакомил там с необычайно талантливыми ребятами — Чеславом Милошем, Теодором Буйницким, Антонием Голубевым. По возвращении в Москву, Воронов отслеживал, как сложилась судьба этих парней, ставших столпами интеллектуальной элиты Виленщины, да и Польши. Но, естественно, попыток связаться с ними, или хотя бы напомнить о себе, увы, не предпринимал.

Слов нет, другая жизнь протекала за спиной чекиста-нелегала. Неповторимо увлекательная и насыщенная острыми событиями, но это чуждая жизнь, не его удел.

О том, что Сергей учился в виленском университете, на Лубянке знало только три человека, по их милости, он и причастился к миру академической науки. Воплощением истинного ученого для него навсегда остался Всеволод Сергеевич Байкин, профессор по курсу русского языка и древнерусской литературы. Человек молодой, на шесть лет старше, но умница необычайный… Побольше бы таких людей желательно повстречать на жизненном пути.

В памяти Сергея стремглав пронеслись не столь давние события, и чтобы уйти со столь скользкой тропы, ему пришлось изобретать безобидное завершение интеллектуального поединка.

— Я тоже иногда воображал о стези педагога, историка или географа, например… Но не сложилось. Теперь вот война, и что нас ждет?..

— Мы, несмотря ни на что, победим…

— Да, я в том не сомневаюсь! Но станем другими… — подчеркнул Воронов, — каждый изменится, думаю, в положительную сторону.

— Да, прошлого уже не вернуть, — женщина вздохнула.

Постоялец почувствовал, что беседа неизвестно почему стала запинаться, переходить в формальную плоскость, по сути, они не находили тем для тесного общения. Но мужчине, истосковавшемуся по женской заботе и участию, страстно захотелось искренности и нежного тепла… Возникло искушающее желание поближе узнать собеседницу.

— Извините за нескромность, Вероника, — вы одна? — запинаясь, спросил Сергей, понимая нелепость и преждевременность такого вопроса.

— А, что так сразу, — о личном… — вспыхнули румянцем щеки хозяйки.

— Такая уж профессия… — Воронов горько усмехнулся, сделал паузу, не сыскав других оправданий, тупо бухнул, — спрашивать напрямик.

— Походит на допрос с пристрастием… — наоборот, весело откликнулась молодка.

— Да, ладно, не обижайтесь… — капитан старался загладить возникшую неловкость, переменил тональность, голос стал нежным и ласковым. Но он уже заметил, что к зардевшим щекам собеседницы, прибавилось частое дыхание, женщина заерзала на стуле, даже груди колыхнулись.

— Нет, воспитываю сына школьника, — ответ уклончивый, Вероника женским чутьем, конечно, понимала направленность вопроса Сергея.

— А муж… — Воронову пришлось намеренно акцентировать явный интерес.

— А вот мужа, увы, нет… — растерянно призналась она, но понимая невнятность ответа, поспешила исправиться. — Вернее тот был, но сбежал… бросил, уехал с другой в Воронеж. — И отвернулась к окну, сдерживая набежавшую слезу.

Недоуменный вид Сергея говорил, что нужны дальнейшие пояснения, но сказать тягучего «ну и» не пришлось… Вероника, преодолев замешательство, продолжила:

— Муж постоянно обманывал… Еще до войны связался со смазливой актрисулькой. Та работала в городе по антрепризе. Потом дамочку пригласили обратно.