Случай на станции Кречетовка - Валерий Владимирович Рябых
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Больше ничего путного Еремеев не сказал. Завтра Воронов, с легким сердцем, передаст предателя городскому следователю, и пусть тот крутит несостоявшегося вражеского офицера по мелочам. А вот к Мерину стоит зайти, и непременно ночью…
* * *
В темном сыром каземате, с маленьким в два кирпича окошком, Сергей с трудом разглядел притулившегося в углу диверсанта-громилу.
— Встать! — скомандовал Воронов.
— И не подумаю, нах… — хрипло проворчал, звякнув кандалами Мерин, и намеренно отвернул голову к стене.
— Выпендриваться будешь, контра! Что мозги отбило, ну, так быстро вправлю…
— Да пошел… — арестант пренебрежительно сплюнул на без того загаженный цементный пол.
— Караул, заправленный примус и винтовку со штыком — сюда, быстро! — крикнул в дверь Сергей.
— Зачем на… примус? — уже с удивлением, не выдержав интриги, вопросил Мерин.
— Учить порядку буду. Ты, жлоб, в кузне был? — получил хлесткий ответ.
— Чё… жарить будешь каленым железом? Ну, нет, лучше нах встану, — массивное тело, под тихий звон цепей, поднялось.
— Гурьев Никита, вор-рецидивист, изменник Родины, — понял, дубина, куда попал или нет? — с ехидцей спросил Воронов.
— Вложили сволочи, продали гниды поганые, нах, — амбал опять густо сплюнул на пол. — Да уж как не понять, дураку ясно — в родное чека нах…
— Ну, коли так, то и славно. Надеюсь, допетрил, что тут кишки наружу вывернут, коли молчать станешь?
— Не бери на понт начальник, ни таковских видали… По жизни клал на красноперых с прибором, на…
— Не хами парень! Молчал бы, тупорылый баран, «таковых» — уверен, еще не знал… не успел пока. Попал бы ко мне до войны, быстро бы ласты склеил… — помолчав малость, добавил глухо. — Или нет, стал бы инвалидом ползать по базарам, милостыню Христа ради просить. Еще не догнал… Ведь тебя, урода, не жалко… Будешь собственное говно хавать, коль прикажу! — и крикнул громко. — Примус, скоро ждать!
Запыхавшийся Тэошник внес начищенный примус, поставил на цементный пол, снял с плеча мосинку с примкнутым штыком и примостил в углу.
— Разжигай! — расторопный солдат быстро накачал резервуар горелки и поднес спичку, примус загудел.
— Ты че… взаправду пытать собрался? — прохрипел взволнованно Мерин.
— А то!
— Вот блядь! Охуели в доску… — диверсант добавил еще парочку цветистых выражений…
— За матерщину еще сильней причитается. Ну, никакой культуры, воспитывать придется, — усмехнулся Воронов, и азартно повел плечами. Взял винтовку, перекинул с руки на руку и стал нагревать трехгранный штык в свистящем веере огня.
— Ты того, начальник… что, нах, озверел совсем? Я ведь пленный, давай, нах, протокол веди…
А зачем бумагу марать? Да и какой хрен пленный… Так… предавший Родину кусок сраного дерьма. Запытаю и пристрелю разом, коли не поумнеешь! — Воронов продолжал деловито поворачивать штык в пламени горелки. — И на «вы» впредь общаться. Я тебе сегодня — царь и Бог! И хвати тут «на-накать» и «нахать» — не в сортире сидишь…
— Гражданин начальник, ты это, — смекнув о промашке, арестант немедля поправился, — поубавь… те пыла…
— А зачем? — перебил Сергей. — Вот доведу до скотского состояния, а потом посмотрим, каков Мерин, — герой…
Штык стал малиновым. Воронов медленно повертывал трехгранное жало в свистящем огне примуса.
— Слышь… те гражданин начальник, я понял. Осознаю — один хер подыхать, не мучайте. И так… без принуждения, что потребуйте расскажу.
— Само собой, обо всем подробно, с деталями, распишешь нашим следакам, — Воронов не прекращал накалять штык. — А я задам только парочку вопросов… Первый: кто приказал завалить Семена Машкова, выколоть глаза, отрезать язык, спалить дом мужика?
Мерин натянул как поводья, удержавшую сильное тело кандальную цепь. Воронов пристально оглядел гигантскую фигуру, скованную по рукам и ногам стальными узами из прошлого века. Картина, поистине времен Емельяна Пугачева, не хватало еще железной клетки и дыбы под потолком. Арестант набычился и сипло выговорил, непослушным пересохшим языком:
— Да этот, педрила (извиняюсь, гражданин начальник) Лошак и велел.
— А ты так сразу под козырек взял… чего это урка раскомандовался вами? — Воронов отставил винтовку опять в угол камеры, приглушил примус, прислонился к двери и обратился во внимание.
— Ну, в школе велели слушаться Лошака как отца родного. Начальную проверку обмена паролями дед прошел. Так что и представляться не пришлось… Бродягу, видать, раньше известили: и кликухи, и с какого центра группу послали. Допускаю что угодно… Кумекал даже, что красные могли старого перевербовать и не удивлюсь, — с самого начала тот заделался двойным агентом… На занятиях учили сразу в бочку не лезть, подозрения не выказывать. Сперва присмотрись, принюхайся к такому человеку, пусть мудак выговорится до конца, поснует перед глазами. Если внутри какая червоточина, то непременно вылезет наружу, проявится. Ну, и если фраерок не прокатывает, один выход — придется избавиться, сами понимаете — грохнуть…
Вот так и поступил — по книжному: выслушал Лошака, подробно выслушал. И да, и нет… Скользкий старикашка, тормошится больно. Я ученый, на чистую веру ничего не беру. Но когда Лошак стал долдонить о приказе сверху, — загремев цепью, упер грязный перст в потолок. — Когда описал подробности: и про глаза, и про язык, да и домишко приплел, — тут я поверил. Ну, не может красное, партейное начальство пойти на такое изуверство. Да еще в тылу… У них бошку
