Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
IV
Вот я со всей серьезностью говорю о своем призвании, а могу ли честно ответить на вопрос: что мне как писателю удалось сделать?
Пожалуй, удалось уйти от подстерегающей любого геолога, ступившего на литературную стезю, «светлой романтики», иначе говоря — подлога. На самом деле, ей нет места в практической работе тех, кто старается что-то увидеть в земле и смотрит «сквозь землю». Это в какой-то степени мистическая профессия. Чистой науки здесь нет. Отчасти (отнюдь не полностью!) мне удалось показать, что работа геолога — это в решающей степени работа головой, а не мускулами.
Но вот что пока не удалось — так это сделать зримой ущербность жизни геолога. Слишком часто у него нет постоянного дома, а если и есть, то это вовсе не значит, что его там ждут. А кто целых полгода заменяет ему семью? Более или менее случайные люди. Среди них очень немного коллег, которых можно считать единоверцами, единомышленниками. В основном это сброд, в котором крупицы золота соседствуют с отбросами в обычной пропорции, о чем написал еще наш великий баснописец: «Навозну кучу разгребая, петух нашел жемчужное зерно». На что уходят душевные силы полевого геолога? На поддержание хрупкого порядка и работоспособности коллектива, когда уголовный элемент, почти обязательно присутствующий в каждой партии, очень хорошо сознает, что власть и милиция далеко и есть возможность кое-что урвать для себя, да еще покуражиться над начальником, отвечающим за все: за план, за людей, за сохранность имущества и государственной тайны (а как же!), за отношения рабочих партий с местным населением, за соблюдение техники безопасности. А еще у него есть оружие, которое могут украсть и из которого он сам в определенных случаях имеет право убить. Разве всего этого мало, чтобы свихнуться?
С некоторыми из геологов — и не слишком редко — так и происходит. На их глазах разворачиваются и драмы голода, и трагедии смерти — когда при переправах через бурные и холодные реки, когда в болотных топях, когда от отравлений, когда в авиакатастрофах, когда от радиации, когда от перепоя. И тогда невольно приходит на ум, что неплохо бы ему быть еще и врачом — терапевтом, хирургом, стоматологом, токсикологом, психиатром… Но он как был, так и остается обладателем походной аптечки, хранителем небольшого запаса казенного спирта и — далеко не всегда! — распорядителем ненадежной радиостанции, по которой может вызвать в свою партию авиационный «санрейс».
Много говорят о физическом износе геологов. Почти не говорят о душевных растратах. Кроме забот о партии, об отношениях с начальством из экспедиции и выше — из геологического управления, не отпускают еще гнетущие мысли о доме, о жене или любовнице: с кем они проводят время, кто помогает им выжить в изнуряющей душу и тело разлуке? Кого они предпочтут — непутевого, подолгу отсутствующего романтика или удобного, постоянно близкого человека? А что геолог-полевик может передать своим детям, коли догадался их завести? Разве что сомнительное стремление стать людьми особой породы в случае выбора профессии отца. На всю эту семейную, с позволения сказать, часть жизни геолога я и не старался пролить свет и описывать ее избегал.
А еще геолог много пьет. И хорошо, если при этом не теряет способности остановиться. Я вот не заметил, как потерял, и таких, как я, полно. Скажете: везде много пьют. Да, но не везде по тем же причинам: не для того, чтобы просто не околеть от холода в непогоду, не для того, чтобы заглушить зубную боль, когда до ближайшего врача полтысячи километров, не для того, чтобы прийти в себя после переправы вброд или вплавь в ледяной воде.
И все ненормальное в жизни геолога мешало мне писать о любви, как вообще-то подобает писателю. По существу, я сам себе запрещал касаться этой темы или, по крайне мере, глубоко в нее залезать. И не потому, что я меньше любил, или меньше страдал, или имел куда более скромную любовную практику. Главное заключалось в том, что правда была слишком болезненной, а сочинять полуправду я не хотел. Да и кто бы решился печатать такую правду? Какая-нибудь прогрессивная редакция? Дудки! За такой редакцией особенно бдительно следят цензоры самых разных мастей, в том числе и те, кого в официальной прессе называют советской общественностью. Я и без этой «общественности» знаю, что среди геологов есть счастливые супружеские пары, которых не сумело разлучить существование врозь. Можно даже сказать, что их ненормально много для такой противоестественной жизни, но не они олицетворяют участь большинства.
Однако, коли говорить все как есть о жизни геологов-мужчин, то как обойти молчанием проблемы геологов-женщин? Начать с того, насколько для них сложней выполнять обычные требования гигиены. Они тратят на это куда больше времени и сил. Хотя бы потому, что надо как-то уединиться. Часто единственная в партии женщина-геолог воплощает в себе весь женский пол в глазах изнуренных долгим воздержанием мужчин, очень разных по воспитанию и манере выражения чувств. Нередко только силой оружия она предотвращает насилие над собой, потому что одна только угроза его применения, да еще и не очень уверенная, вряд ли остановит обнаглевших распалившихся самцов. Не решится выстрелить — начнет странную жизнь с мужчиной, с которым никогда бы при иных обстоятельствах и знакомиться не стала. И уж если осуществится мечта уголовника-алкаша превратить начальницу в невольницу, то раздвоенность положения будет угнетать ее даже после того, как она привыкнет и, возможно, смирится с ролью наложницы грубого, бесцеремонного хама. Кто оценит, во что обходится женщине-геологу это «быть всегда начеку» и тем более прямой физический и нравственный ущерб? И разве найдется цензурная лазейка, чтобы опубликовать весь этот ужас?
Нет, я очень многого намеренно не касался в своих вещах, и только в «Полигонах» дал намек кое на что. Только намек! А что возгласили мои благодарные, но не больно разумные почитатели из числа коллег? Что «Полигоны» — это Библия геологов! Какая там «Библия»? Вздор! Да, там правда и,
