Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский

партию. В геологии стандартно отшутился, что я уже не только член, но и начальник партии, а в Союзе писателей поблагодарил за доверие, но опять-таки сослался на свои частые и долгие отлучки, которые не позволяли активно работать в родной парторганизации, к чему обязывает каждого члена партии ее устав. В минус мне это, конечно же, записали — не сомневаюсь: но тут уж, извините, не вам решать. Обойдусь титулом инженера, но только геолога-геофизика, а не человеческих душ. Тем более что мое и ваше понимание души слишком уж сильно разнятся. Навидался я людей, которые не по своей, а по вашей, дорогие партийные лидеры, воле, очутились кто под конвоем, кто без. Они мне много чего порассказали о знаменитой сталинской заботе о человеке, горячей которой невозможно вообразить. Еще в Вятке я успел наслушаться о коллективизации. До какой нищеты это довело нормальных жителей деревни, мне рассказывать не требовалось — всё видел сам, всё прочувствовал. А ведь мать была не крестьянкой, а учительницей — в прежние времена не только уважаемым, но и прилично зарабатывающим человеком, который мог содержать себя и семью.

Короче, с партией мне было не по дороге. Беда, однако, заключалась в том, что партия заставляли идти своей дорогой весь народ, и, хотя он разбредался и отставал как умел, она своих усилий не оставляла. А народ был мой, и я оставался частицей его, тоже про́клятой, как и он, но своей принадлежности к нему не проклинающей. Просто мне надоело это всё, надоело, что мною, как и всеми, пытаются помыкать те, кто никакого права по своей некомпетентности, бессовестности и бескультурью на это не имел. И раз уж у меня появилась некоторая, с определенными шансами на успех, возможность уклониться от насилия, я как уважающий себя человек, который хочет и дальше продолжать уважать себя, обязан был постараться воспользоваться такой возможностью. Вместе с любящей женщиной или одному, но в надежде, что и в глуши когда-нибудь да найдется женщина, способная заинтересовать меня собой. Короче, надо было решаться. «За» исчезновение говорило много больше доводов, чем «против».

Жизнь в рисковых ситуациях приобретала порой восхитительную остроту и иногда позволяла гордиться собой. Правда, со временем я всё больше склонялся к тому, что основной стороной и существом рискованной жизни было другое. Человеку предлагались испытания не потому, что он любил их, а потому, что он был на это обречен, и, значит, лучше было встречать их одно за другим, готовясь ко все более сложным экзаменам на прочность и уповая на милость Создателя, о которой народ давно и определенно высказался в поговорке: «Бог не выдаст — свинья не съест». До сих пор Бог меня миловал, хотя экзамены предлагал не всегда простые.

Какие-то я сдавал хорошо. Прежде всего на профессионально-корпоративную доблесть. Быть на высоте положения, справляться со всеми напастями, выходить вместе со своими людьми из тяжелых и опасных маршрутов, делать свою работу, несмотря ни на какие помехи и буйство стихий, — со всем этим я достаточно быстро научился справляться. Сдача других экзаменов проходила у меня куда менее удачно.

Любовь, женщины, бытовое устройство жизни — ни на одном из этих поприщ я не добился высоких результатов. Любовь, а чаще увлечения нередко скрашивали мне жизнь между экспедициями, и многие женщины, удостоившие меня своей близостью, были действительно хороши. Но ни разу страсть не была столь сильной, чтобы склонить меня к постоянству. Впрочем, вина лежала не только на мне.

Ну, а экзамен на стойкость к алкоголю я позорно проваливал раз за разом. Спасало меня только перемещение в такие места, где спиртное, во-первых, не продавалось, а, во-вторых, не требовалось моему нутру. Однако теперь в этом деле для меня открылись обнадеживающие перспективы. Лечение — я в этом убедился — могло стать вполне эффективным, если заняться им всерьез.

Хуже всего дело обстояло со сдачей экзамена на доблесть гражданскую, ибо сдать его можно было только одним-единственным способом: объявить властям войну за свои попранные права, а также за права народа. Зная, с кем придется воевать и какие средства будут использованы против меня, можно было не сомневаться, что ни сил, ни возможностей для работы по призванию у меня уже не останется. Поэтому, собственно, я на такие экзамены и не ходил — не стоило даже пробовать. И если докапываться до самых глубин моего желания исчезнуть из общества, то, несомненно, коренной причиной было это — тяга души к освобождению от позорной власти.

Говорить об этом нельзя было ни с кем — ни с другом, которого из-за меня могли взять в оборот, ни с женщиной, которая могла нечаянно — и тоже во вред не только мне, но и себе, сболтнуть либо устроить ненужный шум по поводу моего исчезновения, ни с родственниками, у которых мог быть свой интерес к тому, чтобы я не исчезал. Пожалуй, в моем деле надежней было полагаться на помощь совсем случайных или очень мало знакомых людей, разумеется, тоже не открывая им моих планов и целей. Совсем без знакомых не обойтись — достать необходимые вещи и продукты или провернуть транспортные операции без блата не выйдет.

Выпускники МГРИ разных лет в принципе годились. Принадлежность к родному институту много значила для людей из нашей среды. Альма матер, что ни говори, старалась вылепить нас на один манер, чтобы подготовить к в общем-то весьма тяжелой жизни. Отчасти годились и геологи из других институтов, с которыми доводилось встречаться в поле. Годились, безусловно годились пилоты и бортмеханики периферийных авиаотрядов, с которыми прежде имел дела или просто встречался в удаленных точках. Расширять этот круг за счет знакомых моих знакомых было более рискованно. Им ведь надо было что-то объяснять, чтобы они не поднимали шума, если кто-то после моего исчезновения начнет меня искать. Разумеется, если тревогу поднимут по телевидению или по радио, люди сообщат обо мне всё что знают. И какие же хитрости противопоставить такому ходу событий?

Возможно, пригодился бы метод «заячьей скидки» со следа в сторону. Например, прилетев в некоторое место в верховьях реки, создать впечатление, что я собираюсь сплавляться по ней вниз до устья, а на самом деле вскоре свернуть в приток и, насколько будет позволять его крутизна и водность, подняться по нему вверх. Обыскивать весь бассейн реки вряд ли будут. Плохо только, что ишачить придется куда как больше, Только настоящему другу летчику можно было заранее признаться во всём. Но таких у меня было только человек шесть-семь, и поди знай, остались ли они на прежних местах, в прежних отрядах. Эти доставили бы на место и молчали обо всём, за исключением заранее согласованных сведений. Такие пилоты изредка могли бы