Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коль скоро я собирался вживаться в шкуру охотника-промысловика, мне должна была понадобиться и хорошо работающая по зверю и по дичи собака. Говорят, что лучше, когда их две, но для меня завести хотя бы одну — и то проблема. Какую породу брать, сомнений не было — конечно, лайку одной из сибирских пород, разумеется, чистокровную. За оставшееся время ее надо было приобрести, воспитать, успеть подготовить к охоте. Нахаживать лайку — дело тонкое и серьезное, желательно было делать его в обществе взрослой, всё умеющей и понимающей собаки. Но вот кого лучше брать — кобеля или суку? Я не раз выслушивал дискуссии на эту тему. Те, кто высказывались в пользу суки, говорили, что она раньше входит в ум, быстрее осваивает науку, практичней и хитрей кобеля. Зато, напирали их противники, кобели сильнее и смелее, что особенно важно при охоте на крупного зверя. Сторонники сук утверждали, что кобелей проще сманить от хозяина с помощью суки, чем сук с помощью кобелей. Сторонники кобелей твердо держались убеждения, что настоящим другом может быть только кобель, к тому же он не беременеет и не выпадает из дела во время пустовки.
Словом, разговоров и доводов в пользу каждого собачьего пола я наслушался вдоволь и в конце концов понял, что только собственный опыт может показать, кто подошел бы именно мне. А вот опыта у меня как раз и не было. Чужих собак наблюдал, некоторых даже в деле. Своих никогда не имел. На что мне в таком случае было решаться? Получалось, что проще не брать, но это был явно ущербный вариант.
В общем, я чувствовал, что собачья проблема будет гвоздем сидеть в голове, а разрешения так и не получит, если только мне случайно не повезет. И так, по существу, обстояло дело не только с собаками, но и со многими другими вещами, которыми надлежало заняться в виду серьезности затеваемого дела. А альтернативой всей этой нескончаемой волынке могло быть только одно — наплевать на всё, схватить два ружья, боеприпасы, топор, спальник, палатку и еще кое-что и, как есть, нырнуть со всем этим в тайгу с расчетом либо доказать свою жизнеспособность, либо отдать концы из-за голода и невезухи, что, в общем-то, не было моей основной целью. Ведь я хотел еще и писать, а во время проведения такого эксперимента до литературных занятий вряд ли дошли бы руки.
Собственно говоря, даже со всеми запасами, о которых я уже подумал, жизнь в таежном одиночестве все равно не потеряла бы опасной остроты. Она, конечно, мало отличалась бы от жизни обыкновенного промысловика, да только я собирался жить в своей избушке круглый год, промысловик же мог вернуться домой и, разумеется, делал это. Я был обречен находиться в убежище безвылазно самим своим замыслом. Расслабляться во время одиночества невозможно — если ты чего-нибудь нужного не сделаешь, то этого не сделает никто, а успевать делать нужно очень многое. Какая доля суток уйдет на обходы своих путиков и на дальние маршруты, какая — на приготовление еды и обработку добытого, на заготовку дров, какая на литературную работу? И сколько после всего этого останется времени для сна? Никакого хронометража у меня не было. Устроить себе предварительную практику? Пожалуй, было бы разумно. Только когда и где? Летом, осенью и отчасти зимой? Фантазии! Когда мне в таком случае деньги добывать? Ведь даже без большого груза — всего с парой рюкзаков — денег на дорогу надо ой сколько! Одалживаться нельзя — как верну? Значит, оставалось делать то, к чему уже был материал. Вот с этого мне и следовало начать, и, видимо, этим же кончить. И халтуры, кроме переделки романа и рассказов для театра и кино, у меня не должно быть. Иначе действительно — зачем я? Терять лицо было бы непростительно перед самим собой. И все же летом или ранней осенью, или ненадолго зимой, я, пожалуй, мог бы куда-нибудь съездить и кое-что неизвестное о себе смог бы тогда узнать ради своей будущей пользы.
V
Обдумывая свой план, я все время испытывал крайне неприятное чувство. Я старательно отгораживался от чего-то очень важного — от необходимости ответить на какой-то вопрос.
То, что обычно смутно будоражило меня перед любой экспедицией или дальней поездкой с неизвестным концом, не вполне напоминало нынешнее состояние души. Если раньше естественным образом беспокоило: «вернусь — не вернусь» (как тут не вспомнить напутствия, каждый раз получаемого перед экспедицией Володькой Образцовым от его жены: «Попробуй только не вернись!»), то сейчас проскальзывало настороженное ожидание другой неизвестности. В глубине меня кто-то силился довести до моего сознания еще один вопрос: «А нужна ли та перемена, которая произойдет во мне или со мной?»
Иными словами, стоит ли добиваться преображения собственной личности, не зная, к каким результатам это приведет. Раньше такой проблемы не возникало. Я знал, каким хочу быть после экспедиционных испытаний — закаленным, знающим, уважаемым и авторитетным профессионалом, причем образцы для подражания были мне хорошо известны. Больше того, это не было только моим единоличным стремлением, это было общепризнанным корпоративным стремлением к идеалу. А теперь какой для меня должен был быть ориентир, какой эталон? На эти вопросы у меня до сих пор не было ответа. А правда, каким я собирался стать в результате осуществления своей затеи и ради чего?
Научиться жить отшельником, овладеть еще одним навыком, который может оказаться полезным? Нет, ради такого практического умения не стоило особенно стараться. Пройти курс выживания под руководством специалистов-инструкторов было бы и проще, и полезнее. Погрузиться в одиночество ради духовного очищения от скверны и суеты, ради духовного восхождения к Богу, как это делали и делают отшельники? Нет, этого я тоже еще не осознал в качестве своего глубинного устремления — по крайней мере, пока. Даже мотивы покаяния за грешную жизнь и особенно за некоторые поступки не обрели еще такой силы, чтобы я для этого решился на долгую одинокую жизнь. Писать мне там вряд ли стало бы легче, пускай и появились бы новые темы.
