Про папу - Максим Викторович Цхай

большинства фигур были мне незнакомы, а те, что были знакомы, живыми не выглядели вовсе. Подсвеченные яркими софитами, они не выглядели даже восковыми, а напоминали обычные манекены. Я спокойно потрогал руку Анджелины Джоли — твердый, холодный пластик на ощупь. Хорошо сделанный манекен…

Кругом были толпы туристов, все время фотографирующихся с фигурами, но ощущение сказки не покидало меня, ведь я снова был девятилетним мальчиком, сидящим на ковре в далекой Караганде моего детства, только теперь я рассказывал маме, как оно здесь, в Амстердаме, на самом деле. В музее мадам Тюссо, в котором мама так хотела побывать, но даже не мечтала об этом.

Я вырос, и это чудо, и я здесь совсем не по путевке «Спутника». Я уже скоро двадцать лет гражданин объединенной Европы, думаю и говорю на странном чужом языке, и даже вот эти голландцы меня понимают… Я написал две книги и снимаюсь в кино.

Ты можешь в это поверить? Я — нет. На самом деле мне девять лет. И я сижу на ковре. И мама, которой уже давно нет, вот она, молодая и веселая, рядом. Так что же невероятней теперь, где воспоминания, где мечта, а где явь?

Выходил из музея я уже немного другим. Мальчик во мне уже исполнил свою мечту.

На выходе в лавке сувениров я купил маленькую туфельку на память… В нашем доме в Симферополе есть мамин угол. Там стоят статуэтки, которые любила она, и висят на стенке смешные картинки и фотографии. Я принесу эту туфельку туда.

5 мая 2017 г.

Запах лаванды люблю. И запах мокрого камня.

А еще, когда вечереет, запах ветра, скользящего прямо над кончиками травы.

Когда я возвращаюсь домой, всегда прохожу через небольшое старинное кладбище, давно уже превратившееся в зеленый парк.

Здесь свесили и переплели лапы замершие деревья, мягким ковром лежит молодая трава, а в конце весны здесь много маленьких светлых цветов, похожих на детские панамки. Здесь тихо, спокойно и хорошо. Тут гуляют влюбленные и рядом играет малышня. Иногда на поляне прямо возле могил затевают борьбу полуголые, коричневые, веселые болгары, приехавшие в Германию недавно, не знающие языка и развлекающиеся как могут.

И тут же, рядом, старые темные камни с именами и надписями. «Эльза», «Генрих», «Мария», «С любовью», «Маме четверых детей с благодарностью», «Помним и любим», «С 1880 по 1903 год работал главным врачом…». И над всем этим — детский смех, шелест травы, и изредка голос дальнего церковного колокола разливается в теплом вечернем воздухе чем-то золотисто-молочным, похожим на округлый морской камешек с желтыми искрами на боку.

И мне кажется это правильным. Чтобы кладбища не выносились куда-то за город, где они никому не нужны и лишь бы с глаз долой, нате вам жухлых цветов, нате выцветших под дождями страшненьких лент, только б не вспоминать. А чтобы превращалось кладбище со временем в красивый парк. И чтоб белозубые болгары боролись на поляне.

10 мая 2017 г.

Самое главное, когда приходишь в гости к людям, у которых есть дети, уделить внимание им, детям. Те ждут гостей иногда даже больше своих пап и мам, а им в лучшем случае кивнут. И платья нового не заметят, и значка, и рисунка на ладошке. Это неправильно.

Пока взрослые возились с сосисками, ребрами и луком, готовя солянку, мы с шестилетней Лизой, надевшей новое платье с желтыми цветами, играли в шарики, потом в смешные картинки, а потом устроили индейскую охоту на бизонов. Я был конем, а бизоном — кот Микки. Вернувшись в детскую с добычей, сварили бизоний суп с котом.

Британский толстяк Микки не был против, ему все равно, где лежать — на диване или в кастрюле, лишь бы пузо чесали. Положили его на самое дно, добавили бульонный кубик, посолили, добавили пластмассовых овощей и стали ждать, пока сварится.

Смотрели на огонь и болтали.

— Лиза, ты что больше всего любишь?

— Я люблю ножку.

— Ну, значит, ножки твои, а мне уши.

Кот-бизон охренел от таких разговоров и выпрыгнул, расплескав невидимую воду по полу.

— Держи, держи его!

— Мама, у нас мясо убежало из супа!

Микки поймали и стали его есть, я чесал ему ушки, а Лиза лапы. Микки сообразил, что быть съеденным не так уж плохо, и перестал удирать. А потом я подумал, наверное, это не очень педагогично. Но зато весело и никто не в обиде, а что еще нужно для счастья.

16 мая 2017 г.

Папа решил, что ксендзы меня сманили и я решил его бросить пропадать в Крыму одного, променяв на немецкую колбасу.

Вот знаешь человека почти пятьдесят лет, и он тебе после всего такое выдает. Причем даже не выдает. Просто боится, это видно и чувствуется.

Только в начале мая разрешение на жительство и работу наконец-то стало готово, но надо теперь его еще получить, а это отдельная песня.

Нужны деньги. Каким только мытьем и катаньем я не стяжал эти деньги. Настяжал на первое время, но нужно их тоже еще успеть получить. Необходимо подготовить все бумаги. Готовлю. Нужно подлечиться — здесь это бесплатно, в Крыму я последние штаны продам за те же зубы. Вопрос двух-трех недель, не больше, а это сэкономит нам с папой кучу денег, хлопот и нервов.

Но папу бросили. Забыли в детском саду. Всех забрали, а он сидит, надев ботинки уже, стараясь тем самым приблизить долгожданный приход родителей. А их все нет и нет. За окном темнеет.

Я показываю ему его новую куртку, она дышит и не пропускает ветер и сырость. Подбрасываю в воздух две пары новых ботинок. Трясу перед экраном шикарной сковородой, которую взял на распродаже, и рассказываю, как мы будем на ней жарить картошку и вообще все что хочешь.

Папа не жалуется. Только вздыхает и смотрит грустными испуганными глазами с экрана скайпа.

Терпеть, отец самурая.

Часть третья

23 мая 2017 г.

Вот я и снова вернулся из Германии туда, где должен сейчас быть. Три месяца тянулись как полгода. Все бумаги улажены, мне можно жить в России без визы достаточно продолжительное время. Насколько продолжительное, об этом мне не хочется думать.

Папа, наспех пожав мне руку, уже бурчит, это хороший знак, все остальное — это вообще праздник.

Дом снова полон свежих блох, прыгающих по хламу, кошка Котася худая и орет благим матом, тут предстоит все мыть, чистить, начиная от посуды и кончая душевой, напоминающей теперь капсулу погибшего космонавта. Но мышей нет,