Про папу - Максим Викторович Цхай

милостями. И мы примем эти подарки из его грязных лап — чувство превосходства, забвение боли и стыда.

Вина немцев за холокост — вина всех людей на земле. Вчера евреи, сегодня кто? Либералы, тупые американцы, ватники, узкоглазые, быдло, зомби, хохлы?

Дай волю животным, сидящим в нас, и всё повторится.

19 марта 2017 г.

Купил папе в Гамбурге зимнюю шапку. Именно такую, как он хотел, чтобы из кролика.

Когда выбирал, думал: так, эта не пойдет, на горшок похожа. Эта девчачья какая-то, носить не будет. О, вот, как у летчика! Развернул ее — мягкая и пушистая. Ушки у папы мерзнуть не будут. И носить будет с удовольствием — вот, скажут все, настоящий летчик пошел.

Я понял, зачем люди заводят себе детей. Чтобы когда-нибудь не остаться сиротами.

3 апреля 2017 г.

Что мы знаем о любви? Я вот не знаю ничего. Она будто ветер, не видно его, не слышно, ощущается кожей и шорохом травы, но ведь это не он сам.

Ты просыпаешься с ощущением, что у тебя есть что-то хорошее сегодня, и тут же вспоминаешь, что есть на земле этот человек.

Это первый лист пролетевший. Это шорох тонкой травы. И однажды ты почувствуешь его кожей. Может, еще до того, как между вами что-то произойдет.

Вы знаете, как на фото определить, любят ли друг друга люди или просто встали обнявшись? Не смотрите на лица и сплетенные руки — смотрите на тела. Любящие обязательно их сблизят. И чем больше расстояние между телами, тем дальше друг от друга эти люди и в пространстве любви.

Сперва исчезает расстояние, потом и одежда, ближе, ближе, в одно.

Желание дополниться этим человеком, стать более совершенным собой. Отдать и взять все, и так по кругу, по нарастающей.

Трагедия отношений — когда один отдается, а другой — когда как. Недодает. Утаивает. Бывает — и просто не имеет.

Бывает, когда ты весь — открытая ладонь, а там — камень. Ты всем сердцем, бьющимся через кожу, — а там битое стекло и едкая жидкость. Проест, прожжет насквозь… Друзья и близкие будут смотреть на тебя с сожалением, но помочь не смогут, ты весь — там.

Однажды наступает опустошение. И ты уходишь. Потому что нельзя причинить добро. Любовь нельзя навязать.

Я могу над многим смеяться, улыбаться многим бедам. Но не этой. Потому что теперь нужно пережить, переплавить, отрезать те части души, которые пропитались насквозь этим человеком. А если отдался весь — пусть нарастет у тебя новая душа. Медленно, но вырастет опять, обязательно, как на выжженной, пропитанной горькой солью земле появится свежий росток и потянется вверх, к солнцу, за ласковым ветром.

Пусть буду я лист, ты трава. И теплый ветер, дающий нам жизнь.

14 апреля 2017 г.

Странно, что спустя уже несколько лет после ухода матери я совсем по ней не скучаю. Даже не замечаю ее отсутствия. Мне все кажется, что мы вот только что пообщались, минуты три назад. Причем пообщались, как всегда, как-то не очень, даже осадок остался…

Мать приходит ко мне в разном возрасте: то молодой красивой женщиной, то уже полной и седой, то и вовсе почти старушкой. Смотря о чем мы с ней говорим. Общаемся мы без слов, как две собаки. Вернее — как кошка с собакой, мы с мамой были очень разные, даже при внешнем сходстве.

Но все-таки она приходит ко мне. Каждый день.

И чем в более старшем она возрасте, тем меньше хочется спорить и ссориться. И мне. И ей.

* * *

— Там точные копии знаменитых актрис, королей, спортсменов. Там есть Мохаммед Али и Софи Лорен. Они как настоящие, ноготь в ноготь. От живого человека не отличишь. Здорово было бы все это увидеть. Я где-то встречала альбом с фотографиями, там была целая композиция, будто сидят на стульях артисты, у кого чашка кофе в руке, кто-то туфелькой играет…

Мама моет посуду, я сижу за ее спиной на ковре и слушаю. Мне девять лет, может быть, десять.

— Ой, а где этот альбом?

— Я не знаю, давно это было, может быть, в каком-то из журналов.

Сижу пораженный. Как это нельзя статую отличить от живого человека? Вот я бы точно отличие нашел.

Так я впервые услышал о мадам Тюссо.

— Мама, как жаль, что мы не можем туда с тобой сходить…

— Кто знает, вырастешь, будешь путешествовать, окажешься и за границей, увидишь все сам.

Ну, это фантастика, конечно. За границу один, без мамы…

Я перерыл все подборки журналов в доме. Больше всего досталось маминой коллекции журналов «Советский экран». Но я не нашел там ничего. Более того, я стал забегать из школы в книжный магазин и рылся там в вечных завалах иностранной литературы: вдруг мелькнет заветный журнал, где изображены восковые статуи, в точности похожие на людей…

Я даже решился и спросил у продавщицы, похожей на молодую корову в белой завивке: «А у вас есть альбом с работами мадам Тюссо?» Та, посмотрев поверх моей головы и не то презрительно, не то брезгливо скривив ярко накрашенные губы, покачала головой. И мне стало жутко обидно, я, как и мадам Тюссо, были для нее, в принципе, одинаковы — Тюссо пустой звук, похожий на рыбу, а я — пустое место, не человек, никто совсем. Ха, был бы я старше лет на двадцать, ты бы мне, тетка, с радостным криком весь магазин перерыла, из Москвы выписала альбом этот. Но тогда я еще об этом не знал…

С тех пор прошло много лет. Я побывал на разных выставках восковых фигур, впечатление было скорее неприятное — не люблю, когда мертвое притворяется живым.

Но детский голосок внутри моей души всегда повторял: «Это ведь не Тюссо. Там волшебство. Там куклы живые и теплые. И добрые, конечно. Иначе разве они бы маме понравились?»

Так и осталось словосочетание «музей мадам Тюссо» паролем, кодовым словом, тайным знаком, открывающим бархатно-парчовые двери в мир, залитый звездным и лунным светом, где живут добрые таинственные существа, похожие на людей, но все же не люди.

И вот спустя какие-то тридцать пять лет пробила половина двенадцатого на позолоченных часах амстердамской ратуши. И я иду в сторону настоящего музея мадам Тюссо. Конечно, он на красочной площади — дворец с золотисто-красным убранством входа, именно таким я его представлял, и очередь у кассы для почтеннейшей публики, и вот, вот, вот… Мой девятилетний мальчик дождался, пробили часы!

…И было не важно, что прототипы