Егерь: заповедник - Алекс Рудин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вижу, что ей очень обидно за мужа.
— Ну, и снимут тебя с должности, — говорит она. — Ничего. Будешь пенсию получать.
— Дай мне ключ, Федор Игнатьевич — прошу я. — Надо позвонить.
Я не говорю Федору Игнатьевичу, кому собираюсь звонить. Не хочу обнадеживать его раньше времени.
А сам председатель не спрашивает. Газетная статья оглушила его, как взрыв.
— Федор Игнатьевич отдает мне ключ от сельсовета.
— Только ты не пей больше, — прошу я его. — Не усугубляй ситуацию.
Других слов у меня пока нет.
Поэтому я молча выхожу за калитку и иду к сельсовету.
Кабинет председателя кажется мне покинутым. Я понимаю, что никогда не бывал здесь в отсутствие Федора Игнатьевича.
Кажется, все на своих местах, но самого важного не хватает.
Нет человека.
Я подтягиваю к себе телефон и снимаю трубку. Набираю номер квартиры Вотинова, косясь на настенные часы.
Восемь часов утра. Обычно в это время генерал собирается на службу.
Несколько долгих гудков, и вот на том конце провода снимают трубку.
— Алло, — говорит сочный баритон.
Он не похож на хрипловатый голос Вотинова, но кажется мне знакомым. Секунда, и я вспоминаю.
Это Беглов. Тот самый психотерапевт, который узнал мою тайну. Друг Георгия Петровича.
— Владимир Вениаминович? — спрашиваю я.
— Кто это? — удивляется баритон.
— Это Андрей Синицын, помнишь?
— Конечно, Андрей Иванович. У тебя что-то случилось?
— Случилось, — честно говорю я. — Мне нужно срочно поговорить с генералом.
— У него сейчас врач. Я могу ему передать, зачем ты звонил. Или перезвони минут через тридцать.
Я неожиданно думаю, что так даже лучше. И рассказываю Беглову о газетной заметке.
— Что за газета? — деловито спрашивает Беглов.
— «Ленинградский комсомолец».
— А, эта дрянь! Знаю я их главного редактора.
В голосе Беглова я слышу отвращение.
— Можешь помочь, Владимир Вениаминович? — спрашиваю я.
— Могу, — не колеблясь, отвечает Беглов. — Это и в моих интересах тоже. Как фамилия этого Глеба?
— Я не уверен, что статью написал он, — честно говорю я. — Только предположение.
Беглов коротко смеется.
— Ты забыл, где я служу? Выясним.
— А что с генералом? — спрашиваю я.
Голос Беглова становится серьезным.
— Непонятно, — с досадой говорит он. — Кашляет, слабость у него. Три недели пролежал в больнице — врачи только руками разводят. Напичкали его лекарствами и выписали домой.
— Может, показать его Трифону? — предлагаю я.
Беглов на секунду замолкает. Потом говорит:
— Черт, как я сам об этом не подумал! Андрей Иванович, а ты можешь это устроить? Надо срочно. Понимаешь, пошел слух, что нашего генерала хотят по состоянию здоровья отправить на пенсию. Медкомиссию ему назначили.
— Могу, — не колеблясь, отвечаю я. — Когда он приедет?
— Послезавтра, — сразу же говорит Беглов. — И я вместе с ним приеду. Одного его сейчас отпускать нельзя. Найдешь, где нам разместиться?
— Все так серьезно? — спрашиваю я.
— Очень, — подтверждает Беглов. — Андрей Иванович, мы приедем на электричке. Не хочу брать служебную машину. Сам понимаешь — не надо, чтобы кто-то знал, зачем мы к тебе едем. Пусть думают, что мы просто решили прокатиться за грибами.
— Хорошая идея, — говорю я. — Грибов в этом году много.
Частые дожди сделали свое дело — грибы высыпали по всему лесу. Старики и мальчишки собирали их прямо за деревней, таскали полные корзины подберезовиков и лисичек.
— Вот и отлично, — говорит Беглов. — Значит, едем к тебе за грибами. Сможешь нас встретить?
— Конечно, — говорю я.
— А с газетой я улажу сегодня же, — обещает Беглов. — Сам поговорю с редактором. Продиктуй-ка мне фамилии охотников и туристов, которые были на картошке.
— Зачем? — спрашиваю я.
Беглов смеется.
— Потому что одного опровержения будет недостаточно. Сделаем серию статей о хороших советских людях. Андрей Иванович, как хорошо, что ты догадался позвонить! Прямо надежду дал. Я уже не знал, что делать с генералом. Врачи советуют ему на море съездить, в санаторий. А он упирается. Не поверишь — в депрессию впал! Ругается, ворчит.
Я качаю головой. Все это совершенно не похоже на Георгия Петровича.
— Нельзя ему на пенсию, — с горечью говорит Беглов. — Но это между нами, ладно?
Мы прощаемся, договорившись встретиться на вокзале послезавтра. У меня словно камень падает с души — если Беглов обещал помочь, значит, все будет в порядке.
Но какой надо быть сволочью, чтобы написать такую подлую статью? И ведь представил все так, будто сам был на картошке.
Я снова вспоминаю слова Тимофеева. Черт, он опять прав! Если бы я сразу дал ход протоколу, который составил на Глеба — из газеты его точно бы вышибли. И не было бы проклятой статьи.
Нельзя давать шанс подлецам, вот что. Гадину надо давить сразу.
Я закрываю за собой дверь. Обхожу здание и заглядываю в опорный пункт милиции. Там никого, на двери висит замок.
Получается, Павел еще не вернулся из Ленинграда? Ничего себе! Загулял, парнишка молодой, в красной рубашоночке.
Я улыбаюсь, вспоминая вчерашнюю встречу с волосатыми хиппи в ленинградской подворотне. И пышечную, и «Травиату».
Как же отлично мы погуляли!
Надо передать Катерине Худояровой лекарство для Степана Владимировича, вспоминаю я. И предупредить Трифона о том, что послезавтра приедет генерал Вотинов.
Я иду в медпункт. По улице старуха Кокшенова ведет на веревке козла Ваську.
— Доброе утро, Тамара Николаевна, — говорю я.
Кокшенова сурово кивает:
— Доброе утро.
Ее сухое лицо похоже на потемневший от времени иконописный лик.
Васька при виде меня наклоняет рогатую голову, воинственно трясет бородой и угрожающе мычит.
— Иди, ирод! — говорит ему Кокшенова, дергая веревку.
Трифон сидит за столом и заполняет карточки пациентов. Он похож на цыгана — темные глаза, черная курчавая борода с сильной проседью.
— Привет, Андрей! — кивает он, не отрываясь от бумаг. — Я сейчас, погоди минуту.
Я кладу на край стола упаковку лекарства.
— Это для Худоярова.
— Хорошо, — говорит Трифон. — Передам.
Он ставит на листе последнюю закорючку и встает из-за стола.
— Снимай рубашку, — говорит он мне.
А сам берет шприц и ампулу с лекарством.
— Молодец, что сам
