Младшая сестра - Лев Маркович Вайсенберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но ведь он зарабатывает на страданиях больных людей!
— А любой врач? И почему это Мовсум обязан даром делать добро чужим людям?
— Но это — спекуляция!
Телли уже кляла себя за длинный язык.
— Поверь мне, Мовсум не взял ни одной копейки с Хабибуллы-бека!
— Странно…
— Он знал, что у Хабибуллы-бека нет денег на такое дорогое лекарство.
— Что же толкнуло его на такой бескорыстный, благородный поступок? — с иронией спросила Баджи.
Телли пришла в ярость.
— Что толкнуло?.. — переспросила она, прищурив глаза. — Доброе сердце Мовсума — вот что заставило его так поступить! Доброе сердце — понятно? И не думай, святоша, что только ты одна имеешь право на благородные и бескорыстные поступки!
Большой салют
Не впервые радовали бакинцев залпы салютов, но никогда еще не радовали так, как в этот теплый майский вечер. Победа! Конец, конец войне!
Люди высыпали на улицу, людской поток заполнил приморский бульвар, где на длинной асфальтовой ленте столпились тысячи горожан, чтоб лучше слышать победный гром орудий, лучше видеть радужные огни фейерверка, яркими вспышками озаряющего вечернее южное небо.
Никому не сиделось в четырех стенах — вот разве что Ана-ханум не сочла события достойными того, чтобы ради них покинуть свое жилище.
— Давно пора безобразникам опомниться — перестать кровенить друг друга, как кочи! — сказала она, услышав от Шамси о мире. А узнав о предстоящем салюте, ядовито заметила: — Сегодня с бульвара постреляют холостыми, а завтра дураки снова примутся за свое!
— Сама ты дура! — бросил Шамси в ответ и, хлопнув дверью, вышел из дому.
Опираясь на палку, медленно, шаг за шагом, спускался он к морю. Его обгонял шумный веселый народ, спешивший к бульвару, и Шамси, слегка наклоняясь вперед и прикладывая ладонь к уху, вслушивался в оживленные голоса.
И странно: хотя сам он не проронил ни слова, ему казалось, что в этом хоре голосов слышит он и свой голос. Конец войне! Сколько горя она принесла… Сын Бала пропал без вести, а пакостник Хабибулла клевещет на него, болтает, что ему, паршивцу, вздумается. Внук Абас пролил свою молодую кровь и чуть не остался калекой… Повоевали — хватит: всему на свете есть время и мера. На кой шайтан нужна она, эта вражда между народами, если даже перепадает от нее кое-кому лакомый кусочек? Взять, к примеру, Балых-агу: немало рубликов вытянул он из наших карманов!
Так думал Шамси, и этот теплый майский вечер казался ему зарей новой жизни, быть может предвестием встречи с сыном. Он приостановился на минуту подле цветущего ярко-розового олеандра, чтоб прочувствовать всю сладость этой мысли. Вокруг люди смеялись, пели, танцевали, отовсюду доносились звуки тара и бубна.
Да, всем стало радостно! Видно, сам аллах с горних высот своих узрел, что чаша страданий людских переполнилась, что пришла пора послать на землю мир и счастье!
Салют… И в прежние времена, бывало, в канун новруза раздавались выстрелы в честь наступающего Нового года и огни в небе доводилось видеть Шамси в те давние дни, когда он в канун праздника взбирался на плоскую крышу своего дома и разводил там костер, а небо нырялом, отсветами от таких же костров с крыш соседних домов.
Правда, те жидкие выстрелы из револьверов и даже из берданок не сравнить с громом сегодняшнего салюта, а пламя тогдашних костров — не больше, чем пламя свечи в сравнении с ярким сегодняшним фейерверком. И однако, дивился Шамси не только тому, что слышал и видел он сейчас вокруг себя.
Удивляло, заставляло задумываться и другое. В ту далекую пору был у него свой дом, свой магазин, деньги. Почему же сегодняшнее торжество кажется ему радостнее и величественнее, чем светлый праздник новруза тех дней, когда он, Шамси, был богат и жил по закону отцов и дедов?..
Так размышлял Шамси, а в это время его бывший зять и друг Хабибулла сновал с пасмурным лицом неподалеку, где то в аллеях того же бульвара.
Человеку не нужно быть семи пядей ко лбу, чтоб понять: мир лучше войны. Как все люди, понимал это и Хабибулла: не будь мира, его родному сыну грозила бы опасность вновь оказаться в огне войны.
Но понимал Хабибулла также, что мир, который сейчас воцарился на всей земле, будет здесь миром во славу той жизни, которая ненавистна ему, Хабибулле-беку Ганджинскому. Как же мог он испытывать те чувства, какими были полны люди, заполнившие приморский бульвар в этот праздничный майский вечер? И мог ли он любоваться красотой огней, рассыпанных на черном небе, и зыбким их отблеском на морских волнах?
Он сновал в толпе, высматривая знакомого человека, родную душу, любого, кто мог бы отвлечь его от невеселых дум.
Вдруг он увидел Телли и Мовсума Садыховича. Вряд ли поймет его эта пара, вряд ли рассеет его печаль. Они не заметили Хабибуллу, и он, со стороны, как соглядатай, долго следил за ними, стараясь разгадать, что скрывается за их оживленными улыбками.
«Эта, с челкой, не пропадет в любой обстановке, найдет себе теплое местечко! А этот вояжер — неужели не понимает, что ждет его в ближайшем будущем? На пенициллине-то без войны далеко не уедешь — тогда хоть ложками его глотай!» — думал Хабибулла со злобой. Он вздернул голову и прошел мимо, сделав вид, что не замечает ни Телли, ни ее друга…
Одиночек, подобных Шамси, или таких, как Хабибулла, считающих, что в этот вечер не с любым человеком найдешь общий язык, немного. В большинстве — пары, как Телли с Мовсумом Садыховичем, или компании. Можно встретить и целые семьи — отцы и дети гуляют, взявшись за руки, словно говоря: отныне война не нарушит единства и счастья семьи.
Здесь и Баджи с дочкой и со свекровью. Здесь и Фатьма с дочерьми и с сыном. Недавно Абас выписался из госпиталя и живет сейчас у матери.
На скрещении двух аллей, у кустов олеандра, ярко-розовых даже в свете вечерних огней, обе семьи встречаются. Поздравления с победой, объятия, поцелуи!
Стоя в стороне, Абас добродушно, чуть снисходительно улыбается: похоже, что женским излияниям не будет конца! Он слегка опирается на палку, хотя нужда в этом почти отпала, но палка как бы поясняет, почему он, боец 416-й Таганрогской Краснознаменной стрелковой дивизии, встретил и празднует победу на ровных асфальтовых дорожках бакинского бульвара, а не там, у изрытых снарядами фронтовых дорог…
А вот по бульвару шествуют
