Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин

возглавить ее должна Мария Игнатьевна Ордынцева. Правда, у меня с этой дамой свои счеты… – Он добродушно рассмеялся. – Но так уж и быть. Так что вы об этом думаете, дорогой Петр Андреевич?

Впервые в жизни Коншин понял, что значит онеметь от удивления. Он смотрел на Врубова, широко открыв глаза и стараясь справиться с чувством, которое при всем желании не мог бы ни выразить, ни определить.

– А как же конкурс? – наконец выговорил он.

– Какой конкурс? Ах да! Ну, это не имеет значения. Срок кончился, никто не подал, и, следовательно, не будет никаких перемен.

Никаких перемен! Полгода – куда там, больше! – беспокойства, тревоги, смятения, колебаний, огорчений, подавленного страха, суеты, бессонных ночей! Коншин побледнел. «Теперь надо сдержаться, не удивиться, промолчать. Сделать вид, что ничего другого я и не ждал».

– А? – спросил Врубов, и как будто с другого конца света донеслось это несмелое, слабое «а».

– Ну что же, прекрасно, – спокойно сказал Петр Андреевич. – В таком случае полезно было бы поставить мой отчет на ближайшем ученом совете. За последний год сделано немало. А теперь, когда Мария Игнатьевна получит лабораторию, в отчете найдет свое место и новая структура отдела. Кроме того, вышел большой том избранных трудов Шумилова, подготовленный моими сотрудниками. Я расскажу о нем.

– Вот и прекрасно!

Они помолчали. Часы тикали в тишине и вдруг неторопливо, важно пробили три раза. Петр Андреевич взглянул на свои часы – без четверти десять.

– Смотрите пожалуйста, – вдруг сказал он. – Часы-то ваши! Бьют каждые четверть часа!

И странным образом эта ни к чему не обязывающая фраза подвела итог неожиданному разговору.

– А Марии Игнатьевне скажите, – прощаясь, сказал с веселой улыбкой Врубов, – что если ей придет в голову ругать меня в автобусе, пускай она у…, что ли, умерит силу своего голоса. А то находятся доброхоты, которые на следующий день извещают меня о ее соображениях, причем, представьте себе, даже в письменной форме!

65

На другой день в квартире Коншина набилось так много народу – было воскресенье, – что Маша даже растерялась: в доме не оказалось ничего, кроме полбутылки коньяка, а между тем событие необходимо было отметить. Впрочем, Левенштейн, приехавший на такси, предусмотрительно не отпустил машину, и уже через час состоялось нечто вроде маленького банкета; в кухне за это время был приготовлен винегрет на двадцать пять человек. Говорили все сразу, перебивая друг друга.

– Зачем же все-таки нашему вурдалаку понадобилась вся эта затея?

– Марья Игнатьевна, кого вы называете вурдалаком – Врубова или Осколкова?

– Обоих.

– Может быть, директору в академии врезали?

– Какое там!

– Ему просто надоело с нами возиться.

– Товарищи, а может быть, суть дела в Осколкове? Говорят, за ним какое-то уголовное дело?

– Петр Андреевич, почему у вас такое загадочное лицо? Вы что-нибудь знаете?

– Нет.

– Ведь дача Осколкова рядом с вами.

– Ну и что же? Дача как дача.

– Если его снимают или уже сняли, все ясно!

– Вообще говоря, у Врубова, без сомнения, какие-то неприятности. Вы заметили, что с недавних пор он каждый день бывает в институте? И выглядит плохо.

– Петр Андреевич, расскажите еще раз!

– Да что же рассказывать? Срок конкурса давно прошел, никто не подал, стало быть, и приказа как будто и не было. Никаких претензий. Кроме, впрочем, одной. К Марье Игнатьевне.

– Вот еще! Что же ему от меня надо?

– Немного. Ему не хочется, чтобы вы его поносили в автобусе.

– Поносила, – с гордостью призналась Мария Игнатьевна.

– А ведь, пожалуй что, и не стоило. Доехали бы до дому да и отвели бы душу.

– Собеседник попался хороший.

– Кто же именно?

– Колышкин.

– Какой Колышкин?

– Стеклодув. Я его сто лет знаю.

Все рассмеялись.

– Но не один же Колышкин был в автобусе?

– Разумеется, не один. Полный автобус.

– А голос у вас…

Петр Андреевич прислушался:

– Кажется, звонок?

Он вышел в переднюю, и Володя Кабанов, сияющий, с пакетами, с авоськой, из которой торчали две бутылки шампанского, стремительно влетел в квартиру.

– Держу пари, что не поверите! – кричит он. – Осколкова сняли! Мне Павшин звонил!

– Да что ты говоришь!

– Быть не может!

– Вот бы не поверила!

– Никто не верит. Товарищи, вы понимаете, насколько это ослабляет положение Врубова?

– Теперь все ясно.

– Ведь это все равно что отсечь ему правую руку.

– Петр Андреевич, что же вы молчите?

– Думаю.

– О чем?

– О Саблине. Поработаем год-другой, а потом – к нему.

66

Машины сроки приближались, и, может быть инстинктивно чувствуя, что скоро у него не останется времени на размышления, Коншин энергично принимается за «оставленное на потом». Уже