В гору - Анна Оттовна Саксе

стало жаль прошлого, когда самому ни за что не надо было отвечать и не приходилось думать о том, что делать сегодня или завтра. Что хозяин велел, то и делал, был кое-как сыт и одет, и что еще можно было требовать от жизни в свои пятьдесят пять лет? Три недели тому назад, когда Озол предложил ему взяться за новую работу, в нем зашевелилось какое-то жившее в глубине сердца чувство обиды. В памяти всплыли спесивые волостные старшины ульманисовского времени, не дававшие ему земли, которой он так добивался. Вся жизнь тогда обернулась иначе, чем он надеялся. Мария, с которой они работали вместе три лета и условились пожениться, ушла к другому. Мельник Лидак, одно время бывший старшиной, даже не отвечал на приветствия Яна — ты, мол, батрацкая душа, не достоин, чтобы я из-за твоего «здравствуйте» рот раскрывал. И Яну казалось, что, заняв новую должность, он стряхнет с себя все былые унижения и оскорбления, на которые жизнь не скупилась для него. Но высокая должность требовала большой ответственности, умения самому руководить и распоряжаться, а этому он нигде не учился. В школу ходил только две зимы, от Мартинова дня до Юрьева дня, и научился немногому. Чего же вдруг захотел от него Озол? Был бы хоть помоложе, мог бы втянуться. Те, что выполняли эту работу раньше, и те, что будут выполнять ее теперь, тоже ведь только люди. А куда он годится теперь — даже пальцы не гнутся, фамилию и ту трудно вывести под повесткой. Когда Рудис Лайвинь накрутит на бумаге свои завитушки, словно поросячьи хвосты, и прочесть путем невозможно, — так себе самому порку подпишешь. Парень только ухмыляется, когда он по складам разбирает его каракули.

— Уволь ты меня от этой должности, — процедил Приеде сквозь зубы.

Озол встрепенулся и посмотрел на него. Ему показалось, что у Яна блеснули слезы, но сразу же исчезли. Он отложил начатый лист и вместе со стулом повернулся к Яну.

— Ты меня совсем неправильно понял, — сердечно сказал он. — Если я с тобой бранюсь, то потому, что мне хочется, чтобы из тебя вышел настоящий советский работник. Ты испытал тяжелую работу и несправедливость и сможешь лучше понять нужды трудящихся и быть справедливым.

— Ну, куда мне, — махнул Ян рукой. — Поставь лучше другого, я сначала погляжу, как это делается.

— Так нельзя, — медленно ответил Озол. — Подумай сам, над тобой смеяться будут, дескать, поработал несколько недель — и на «пенсию». Соберись, напряги силы, от тебя не требуют ничего невозможного. Найди себе хороших помощников. Вот Зента теперь будет здесь каждый день. Сегодня, в самое жаркое время, я тоже помогу. Завтра, правда, мне надо быть в уезде.

Ян хотел что-то возразить, но отворилась дверь и вошли Мирдза, Эрик и Салениек. Все они приехали на велосипедах, от быстрой езды их лица разрумянились.

— Милые мои, народ уже сюда валит! — весело воскликнула Мирдза. — А вы тут баклуши бьете.

— Мирдза, что за выражения, — упрекнул ее Озол, — серьезней надо быть!

— Есть быть серьезней, товарищ отец, — Мирдза торжественно приложила руку к виску.

Новые помощники уселись за столы и начали работать. Только слышно было поскрипывание карандашей и постукивание линеек. Но вот на дворе загрохотала телега, и немного погодя кто-то постучался в дверь и легонько приоткрыл ее, в щелку заглянула хозяйка «Думиней».

— Доброе утро, — поздоровалась она, и, когда все, ответив на приветствие, снова склонились над своими листами, она пальцем поманила Яна, чтобы тот вышел.

— Яник, я ведь знаю, тебе трудновато с едой, — прошептала она, когда Ян вышел к ней за дверь. — Привезла тебе хлеба и кое-какой снеди, не могу же я дать своему человеку с голоду умереть. Работу-то на тебя взвалили, но жди, пока кто-нибудь о еде позаботится. Снеси наверх в свою комнатку, чтобы остальные не видели. Если что будут говорить, так скажи, это твой заработок еще с лета.

Ян взял корзинку с провизией и отправился наверх. Ирма Думинь схватила спрятанный в углу кувшин с молоком и пошла следом. В комнате она сама сняла с корзинки платок и достала каравай хлеба, мисочки с творогом и масло, немного свинины и важно выкладывая все это на стол, беспрерывно приговаривала:

— Вот хлебец. Вот еще кусочек белого хлеба с поминок. Вот и маслица привезла, вот творожок, ты ведь любил его. Вот на обед свинина. Смотри, там, в кувшинчике, — молоко.

Ян отрезал ломоть хлеба и принялся завтракать. После водки, неумеренно выпитой вчера, он сегодня утром чувствовал себя плохо, поискав в ящиках хлеба и не найдя ни корки, он помрачнел и даже новая должность опротивела. Каждый новый кусок пищи рассеивал тяжесть, которую он со вчерашнего вечера ощущал в голове и во всех суставах. Теперь ему казалось, ну что там особенного быть руководителем волости, главную работу ведь сделает секретарь.

— Разве все, что там собрались, будут при регистрации? — допытывалась Ирма.

— Да, будут, — ответил Ян. — Еще Рудиса Лайвиня ждем.

— Вот как. Ну, скажи, что слыхал о поставках? Такие же, как при немцах будут?

— Озол говорил, что будут намного меньше.

— Ах так! Но нам все же трудно все сдать! Ты ведь знаешь, как нам тяжело. Самому ногу оторвало. Лошадь погибла. Работать тоже как следует некому. Одни русские беженцы да глухая Алвите. От стольких несчастий, как у нас, ей-богу, с ума сойдешь! Лошадь надо покупать. Ну, ешь же, Яник, маслица побольше намажь! Пока еще есть. Заберет все новая власть, тогда, бог знает, будет ли у самих.

Ирма оглянулась, приоткрыла дверь, высунула голову и, хотя никого не заметила, продолжала полушепотом:

— Ты, Ян, человек разумный и нашу жизнь знаешь. Не по силам нам сдать все. И так немцам сдали всю годовую норму. Сам видел, у нас на столе одна сыворотка была. А если еще этой власти сдавать за этот год, разоримся совсем. Подумай, лошадь надо приобрести. Сколько это по нынешним временам будет стоить!

— Да, стоить будет немало, — согласился Ян, вытирая нож.

— Ну, видишь, много будет стоить. — живо подхватила Ирма. — Я хотела поговорить с тобой, чтобы четырех коров не записывали. Две ведь почти недойные, к рождеству отелятся, а та, что весной ногу вывихнула, слабенькая. На три литра меньше дает, чем в