Птичий город за облаками - Энтони Дорр

платье, а такие, как Калафат, щеголяют в шелках и бархате, и за ними семенят слуги. У чужеземцев вроде здешних есть кувшины с молоком, и гуси, и разное платье на каждый праздничный день. Почему? Анне хочется завопить так, чтобы в доме вылетели стекла, и тут Гимерий вкладывает ей в руки маленький потрепанный кодекс с застежками.

— Это что?

Анна открывает книгу посередине. Это те самые буквы, которым учил ее Лициний. Они ровными строчками тянутся через всю страницу. «В Индии», — написано в книге…

…говорят, есть лошади с одним рогом, и в той же стране водятся однорогие ослы. Из рогов этих делают сосуды для питья, и если кто положит в них смертельный яд и другой выпьет, то ему не будет никакого вреда.

На следующей странице:

Тюлень, как мне сказали, изрыгает из желудка кислое молоко, так что от падучей болезни этим лечить нельзя. Воистину тюлень зловредное существо.

У нее учащается пульс.

— Это, — шепчет она. — Покажи им это.

Гимерий забирает у нее книгу.

— Держи ее другой стороной. Вот так.

Мальчик заводит глаза. Книга написана красивым, умелым почерком. Анна успевает прочесть: «Люди говорят, что голубь из всех птиц самая воздержанная и целомудренная…» Это что, трактат о животных? Но тут косолапый слуга зовет Гимерия, тот забирает книгу и мешок и уходит в дом.

Гуси смотрят на Анну.

Почти сразу Гимерий возвращается.

— Что такое?

— Они хотят с тобой поговорить.

Вверх на два пролета каменной лестницы, мимо заставленной бочками кладовой, в комнату, где пахнет чернилами. На трех длинных столах в беспорядке валяются перья, чернильницы, шила, ножи, свечи, воск для печатей, писчие палочки из тростника и мешочки с песком, чтобы придавливать пергамент. На одной стене висят карты, к другой прислонены бумажные свитки. Там и здесь на плитах гусиный помет, кое-где растоптанный и размазанный. За центральным столом трое чисто выбритых чужеземцев разглядывают ее кодекс и взволнованно щебечут на своем быстром языке. Самый низенький и смуглый смотрит на Анну с изрядной долей недоверия:

— Мальчик говорит, ты можешь это разобрать?

— Мы не так свободно читаем на древнегреческом, как нам хотелось бы, — добавляет тот, что среднего роста.

Палец Анны не дрожит, когда она прикладывает его к пергаменту.

— Природа, — читает она…

…наделила ежа благоразумием и умением позаботиться о своих надобностях. Итак, поскольку пища нужна ему круглый год…

Все трое вновь принимаются чирикать, как воробьи. Самый низенький просит ее продолжать, и она читает несколько строк, странные наблюдения о привычках анчоусов и еще о каком-то существе под названием трохил. Тут самый высокий итальянец, одетый лучше других, останавливает Анну, идет мимо свитков, гомилиариев и писчих принадлежностей, потом замирает, глядя в шкаф, словно на далекий пейзаж.

Под столом муравьи облепили дынную корку. У Анны такое чувство, будто она вошла в Гомерову поэму про Одиссея, будто боги перешептываются на вершине Олимпа, а потом спускаются через облака направить ее судьбу. Высокий спрашивает на ломаном греческом:

— Где вы это нашли?

— В тайном месте, куда очень трудно попасть, — отвечает Гимерий.

— В монастыре? — спрашивает высокий.

Гимерий неопределенно кивает. Трое итальянцев переглядываются, Гимерий кивает снова, и они тоже кивают.

— А где в монастыре вы это нашли? — спрашивает низенький, доставая из мешка остальные манускрипты.

— В комнате.

— В большой комнате?

— Даже не скажешь, маленькая она, средняя или большая.

Трое итальянцев начинают говорить разом:

— Там есть еще такие манускрипты?

— Как они лежат?

— На боку?

— Или составлены на полках?

— Сколько их там?

— Как украшена комната?

Гимерий упирает кулак в подбородок, как будто роется в памяти. Итальянцы смотрят на него.

— Комната небольшая, — говорит Анна. — Никаких украшений я не видела. Она круглая, и у нее когда-то был сводчатый потолок, только он провалился. Там есть еще книги и свитки. Они убраны в ниши, как кухонная утварь.

Все трое приходят в чрезвычайное волнение. Самый высокий роется в отороченной мехом куртке, вынимает мешочек с деньгами и высыпает монеты на ладонь. Анна видит золотые дукаты и серебряные ставраты[15], утренний свет пляшет на столах, и у нее голова внезапно идет кругом.

— Наш господин, — говорит высокий итальянец, — интересуется всем — военным делом, торговлей, религией. Но истинная его любовь — древние манускрипты. Он считает, что правильнее всего люди думали тысячу лет назад.

Он пожимает плечами. Анна не может отвести глаз от денег.

— За книгу про животных, — говорит высокий и вручает Гимерию с десяток монет.

Гимерий ошалело моргает. Итальянец среднего роста берет перо и начинает очинять его ножичком, а низенький говорит:

— Принеси еще книг, и мы снова тебе заплатим.

Они выходят во двор. Утро ясное, небо розовое, туман рассеялся. Гимерий быстро шагает между высокими и красивыми деревянными домами — все они кажутся еще выше и красивее, Анна спешит за ним, и в сердце у нее кувыркается радость. На первом базаре, через который лежит их путь, торговец уже печет лепешки с сыром, медом и лавровым листом. Они покупают четыре и жадно съедают, жир обжигает горло; Гимерий отсчитывает Анне ее долю денег, она прячет тяжелые монеты в пояс и бежит мимо монастыря Святой Варвары, через другой базар, побольше, где теснятся телеги, где продают ткани и оливковое масло в широкогорлых сосудах, точильщик устанавливает свое колесо с камнем, женщина сдергивает тряпицу с птичьей клетки, ребенок тащит охапку октябрьских роз, улица заполнена ослами и лошадьми, генуэзцами и грузинами, евреями и пизанцами, дьяконами и монахинями, менялами, музыкантами и рассыльными; двое игроков уже кидают кости, нотариус несет документы, знатный человек остановился у ларька, а слуга держит над его головой зонтик от солнца, и если Мария захочет купить ангелов, то на это теперь есть деньги; они будут порхать вкруг ее головы и хлопать ее крыльями по глазам.

Дорога в Эдирне

Та же осень

Омир

В шести лигах от дома караван останавливается у деревни, где он родился. Глашатаи объезжают дома и собирают еще людей и животных. Льет дождь, Омир дрожит под накидкой из воловьей кожи, смотрит, как вздувшаяся река несет ветки и пену, и вспоминает, как дед говорил: крохотные ручейки высоко в горах, которые ты можешь перегородить ладонью, сливаются в реку, но эта река, быстрая и бурная, — не более чем слезинка в глазу великого океана, опоясывающего все земли мира и заключающего все, что когда-либо кому-либо грезилось.

Смеркается. Как мама, Нида и дед переживут зиму? Почти все семейные запасы съедены людьми, с которыми он ушел. На