Птичий город за облаками - Энтони Дорр

Справа от Анны зияет отвесный провал, однако, приглядевшись, она видит, что это лестница. Идет осторожно, держась за стенку; ступени поворачивают, лестница раздваивается, потом раздваивается еще раз. Анна на пробу заглядывает в третий коридор — там в обе стороны тянутся ряды монашеских келий. Вот кучка чего-то — возможно, костей. Шорох сухих листьев. Трещина в полу, готовая поглотить Анну.

Она поворачивается, делает шаг, и в призрачном лунном полумраке время внезапно путается. Как долго она здесь? Уснула ли Мария или в страхе ждет, когда Анна вернется из нужника? По-прежнему ли Гимерий под стеной и хватит ли длины его веревки? А может, его утлую лодчонку уже поглотило море?

На Анну наваливается усталость. Она рискнула всем и не получила ничего; скоро прокричит петух, зазвонят к утрене, вдова Феодора проснется, возьмет четки, встанет коленями на холодный камень.

Анна кое-как ощупью добирается до лестницы и поднимается к деревянной дверце. За дверцей круглая комнатка. В пролом крыши проникает лунный свет. Пахнет грязью, мхом и временем. И чем-то еще.

Пергаментом.

Там, где потолок сохранился, он гладкий, нерасписанный и ничем не украшенный, как будто Анна забралась в черепную коробку огромного дырчатого черепа. По стенам круглой комнаты, едва различимые в туманном свете, стоят шкафы без дверок от пола до потолка. В некоторых — обломки и мох. В других — книги.

У Анны перехватывает дыхание. Вот кипа гниющей бумаги, вот рассыпающийся свиток, вот стопка вымоченных дождем кодексов в кожаных переплетах. В памяти всплывают слова Лициния: «Однако книги, как и люди, умирают».

Она складывает в мешок десяток манускриптов — больше туда не влезет — и тащит его вниз по лестнице, по коридору, задумываясь всякий раз, когда надо повернуть. Отыскав комнату со шпалерой, завязывает отверстие мешка концом веревки, взбирается по груде камней и проползает через водосточное отверстие, толкая мешок перед собой.

Натянутая веревка пронзительно стонет, пока Анна спускает ее вдоль стены. Когда она уже думает, что Гимерий вернулся в город, бросив ее умирать, его лодчонка возникает из тумана под стеной — Анна и не думала, что лодка и мальчик будут такими маленькими. Веревка ослабевает — это Гимерий снял с нее груз, — и она кидает второй конец вниз.

Теперь слезть. От взгляда вниз ее начинает мутить, поэтому Анна смотрит только на свои руки, потом на ноги, пробираясь через плющ, каперсы и пучки дикого тимьяна. Еще через мгновение она касается банки сперва левой ступней, потом правой. И вот уже она в лодке.

Пальцы у нее содраны в кровь, платье перепачкано, ее колотит.

— Ты слишком задержалась, — шипит Гимерий. — Там было золото? Что ты нашла?

К тому времени, как они огибают край волнолома и входят в гавань, покров ночи уже приподнимается. Гимерий так налегает на весла, что Анне страшно, вдруг они переломятся. Она вытаскивает из мешка первый манускрипт. Он большой, разбухший от сырости, и когда Анна хочет перевернуть первый лист, тот отрывается. Вся страница в мелких вертикальных черточках. На следующей то же самое — счетные палочки колонка за колонкой. Отметки о получении? Опись чего-то? Анна вытаскивает другую книгу, поменьше. Здесь тоже сплошные колонки одинаковых черточек. Сама книга в пятнах от воды, да еще и обгорела с краю.

У Анны падает сердце.

Сквозь туман сочится бледно-розовый свет. Гимерий ненадолго кладет весла, берет у Анны второй кодекс, нюхает и поднимает брови.

— Это что?

Он рассчитывал найти леопардовые шкуры. Винные кубки из слоновой кости, инкрустированной драгоценными камнями. Анна ищет в памяти, находит там Лициния. Его губы бледными червями шевелятся в гнезде бороды.

— Даже если там нет ничего ценного, кожа, на которой они написаны, все равно стоит денег. Ее можно отскрести и снова пустить в дело…

Гимерий бросает книгу в мешок, пинает его с досадой и вновь принимается грести. Большая каракка как будто парит на зеркале. Гимерий вытаскивает лодку на берег, переворачивает, тщательно сворачивает веревку, вешает на плечо, берет мешок и направляется в город. Анна бредет за ним. Так они идут, словно людоед и его рабыня из детской песенки.

Они проходят через генуэзский квартал, где дома высокие и красивые, многие со стеклянными окнами, а некоторые даже с мозаичными фасадами и узорными балкончиками со стороны Золотого Рога. На входе в венецианский квартал зевают стражники. Они пропускают детей, почти не глянув в их сторону.

Гимерий проходит мимо нескольких лавок, останавливается перед воротами и предупреждает:

— Если будешь говорить, называй меня братом. Но лучше молчи.

Косолапый слуга ведет их во двор, где тянется к свету одинокая смоковница. Дети прислоняются к стене. Кукарекает петух, лают собаки. Анна воображает, как звонари прямо сейчас взбегают на колокольни, тянутся к веревкам, чтобы разбудить город, торговцы шерстью открывают ставни, воришки спешат по домам, монахи совершают первое дневное самобичевание, крабы дремлют под лодками, крачки ловят рыбу на мелководье, Хриса раздувает уголья в очаге. Вдова Феодора идет по лестнице в мастерскую.

Благий Боже, избавь нас от лени.

Ибо прегрешениям нашим несть числа.

Пять серых камней в другом конце двора превращаются в гусей. Они просыпаются, хлопают крыльями, тянут шеи и шипят на детей. Скоро небо уже цвета строительного раствора, а на улице за стеной грохочут телеги. Мария скажет вдове Феодоре, что у Анны насморк или жар. Однако надолго ли хватит такой уловки?

Наконец открывается дверь, и сонный итальянец в бархатной куртке с рукавами до локтя смотрит на Гимерия, решает, что тот не стоит его внимания, и вновь затворяет дверь. Анна в утреннем свете роется в мокрых манускриптах. В первом, который она вытаскивает, страницы так заплесневели, что ни одной буквы не разобрать.

Лициний с придыханием говорил о велени — пергаменте из телячьей кожи, и особенно о той, которую делают из кожи неродившихся телят. Он говорил, писать на велени — все равно что слушать дивную музыку. Однако в этих манускриптах пергамент на ощупь грубый и пахнет протухшим супом. Гимерий прав: они ничего не стоят.

Выходит служанка с кувшином молока, идет мелкими шажками, чтобы не разлить. У Анны от голода плывет в глазах. Она снова напортачила. Вдова Феодора отлупит ее палкой по пяткам, Гимерий расскажет, что она таскала из монастыря кур, у Марии никогда не будет серебра, чтобы получить благословение в церкви Живоносный Источник, а когда Анну вздернут на виселицу, толпа будет кричать: «Аллилуйя!»

Почему жизнь так устроена? Она донашивает старое Мариино белье и латаное-перелатаное