Птичий город за облаками - Энтони Дорр

У Марии снова отросли волосы на том месте, где Калафат вырвал ей клок, и синяки под глазами давно прошли, но какая-то более глубокая травма осталась. Мария кривится от яркого света, забывает названия вещей, недоговаривает фразы. Из-за головных болей она прячется в темноту. Как-то ясным утром, до полуденного колокола, Мария роняет ножницы и хватается за глаза:

— Анна, я ничего не вижу!

Вдова Феодора хмурится, другие вышивальщицы поднимают голову и тут же возвращаются к работе. Калафат на первом этаже, разговаривает с кем-то из епархии. Мария шарит перед собой руками, роняет вещи со стола. Катушка ниток, разматываясь, катится возле ее ноги.

— Здесь дым?

— Нет никакого дыма, сестра. Идем.

Анна ведет Марию по каменной лестнице в их каморку и молится: святая Коралия, помоги мне быть лучше, помоги мне научиться швам, помоги мне все делать правильно. Только через час Мария может различить свою руку, когда подносит ее к лицу. За ужином женщины пытаются поставить диагноз. Странгурия? Четырехдневная лихорадка? Евдокия предлагает талисман, Агафья советует пить отвар чистеца и астрагала. Однако, хотя ни одна не говорит этого вслух, все убеждены, что в старом манускрипте Лициния было заключено какое-то злое колдовство и он, даже уничтоженный, приносит сестрам несчастья.

Что это за ворожба?

Забиваешь себе голову ненужными глупостями.

После вечерних молитв вдова Феодора заходит к ним в каморку с курильницей, в которой тлеют душистые травы, и, подобрав под себя длинные ноги, садится рядом с Марией.

— Давным-давно, — говорит она, — я знала одного обжигальщика извести, на которого по временам нападала слепота. Потом он перестал видеть совсем, и мир для него стал чернее ада, и врачи, ни здешние, ни заморские, ничем ему помочь не могли. Однако его жена возложила упование на Господа, собрала все серебряные монеты, какие смогла наскрести, и отвела мужа к богохранимым Селебрийским воротам, в храм Пресвятой Богородицы Живоносный Источник, где монахини дали ему испить воды из чудотворного родника. И когда обжигальщик извести вернулся домой…

Феодора, вспоминая то время, крестится, и дым от курильницы плывет между стенами.

— Что? — спрашивает Анна. — Что было, когда обжигальщик извести вернулся домой?

— Он увидел чаек в небе, и корабли в море, и пчел, перелетающих с цветка на цветок. И до конца его жизни люди говорили об этом чуде.

Мария садится на тюфяке. Руки у нее на коленях — будто изувеченные ласточки.

Анна спрашивает:

— А сколько нужно серебра?

Через месяц она в сумерках останавливается под стеной монастыря Святой Феофании. Смотрит. Прислушивается. Залезает на стену. Протискивается между железными кольями наверху. Спрыгивает на крышу маслобойни. Замирает, пригнувшись, и снова прислушивается.

Над кухней вьется дымок, из церкви доносится тихое пение. Анна думает про Марию, которая сидит сейчас на тюфяке и, щурясь, распускает и переделывает простой веночек, который Анна пыталась вышить днем. В сгущающейся темноте перед ней возникает картина: Калафат хватает Марию за волосы, тащит по коридору, она ударяется о ступени — и у Анны перед глазами вспыхивают искры, как будто она сама ударилась головой.

Она слезает с крыши, проскальзывает в курятник и хватает курицу. Та кудахчет, но Анна быстро сворачивает ей шею и сует курицу за пазуху. Залезает на крышу маслобойни, протискивается между железными кольями и по плющу спускается на землю.

За прошлые недели она продала на базаре четырех краденых кур за шесть медных монет. Мало. На эти деньги благословения для Марии в храме Живоносный Источник не купишь. Едва коснувшись ногами земли, Анна пускается бегом по проулку, так чтобы монастырская стена оставалась слева, и выбирается на улицу, где в сумерках текут в обе стороны потоки людей и животных. Опустив голову и придерживая рукой курицу, Анна, незримая, как тень, добирается до базара. И тут сзади ее дергают за платье.

Это мальчик примерно ее лет. Пучеглазый, с большими руками, босой и такой тощий, что кажется, будто весь он — одни глаза. Она его знает. Гимерий, племянник рыбака. Из тех мальчишек, про которых кухарка Хриса говорит, что они хуже выдирания зубов, а проку от них — как от пения псалмов над дохлой лошадью. Густой чуб свисает на лоб, за кушаком — кинжал, улыбка — торжествующая.

— Воруешь у служительниц Божьих?

Сердце у Анны колотится так громко, что ей кажется, прохожие должны слышать. Ворота монастыря Святой Феофании совсем близко; Гимерий может потащить ее туда и обличить, показать всем, что у нее за пазухой курица. Анна видела, как казнят воров. Прошлой осенью их вырядили шлюхами, усадили на ослов задом наперед и отвезли к виселицам на площади Амастриан. Самый младший из них был не старше, чем Анна сейчас.

Повесят ли ее за кражу курицы? Мальчишка смотрит в проулок на стену, с которой Анна только что слезла, что-то прикидывает.

— Знаешь монастырь на скале?

Она опасливо кивает. Это развалины на краю города, возле Софийской пристани, жутковатое место, с трех сторон окруженное водой. Века назад там, наверное, была уютная обитель, но теперь место заброшенное и страшное. Мальчишки Четвертого холма говорили, что там живут призраки, пожирающие души, и они носят своего игумена из комнаты в комнату на троне из костей.

Проезжают два кастильца в парчовых одеждах, щедро умащенные благовониями, и Гимерий с легким поклоном уступает им дорогу.

— Я слышал, — говорит он, — что в том монастыре лежит множество древностей: кубки слоновой кости, перчатки, расшитые сапфирами, львиные шкуры. И что патриарх хранил там частицы Святого Духа в золотых сосудах.

Колокола десятка церквей начинают медленный перезвон. Гимерий смотрит поверх Анниной головы, моргая глазищами, как будто видит в ночи мерцание драгоценных камней.

— В городе есть чужеземцы, которые дорого заплатят за старинные вещи. Я отвезу нас к монастырю на лодке, ты залезешь туда, набьешь мешок, и мы продадим все, что ты найдешь. Приходи к башне Велизария в первую же ночь, как море затянет туманом. А иначе я расскажу монашкам, что за лиса таскает их кур.

Как море затянет туманом. Каждый вечер Анна смотрит в окно мастерской, но осенние дни по-прежнему ясные, небо синее, аж сердце щемит, и воздух такой прозрачный, что кухарка говорит, можно заглянуть в Христову спальню. Иногда в улочках, в просветы между домами, Анна видит монастырь: обрушенную колокольню, высокие стены, заложенные кирпичом окна. Перчатки, расшитые сапфирами, львиные шкуры… Гимерий дурак, и только дурак верит в такие басни. Но вопреки всему в ней шевелится надежда, как будто ей отчасти хочется, чтобы опустился туман.

И