Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе - Мария Татар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У. Крейн. Иллюстрация к сказке братьев Гримм «Жених-разбойник» (1886)
Женщины, решившиеся честно рассказать свою историю, всегда рискуют. Возможно, в таком рассказе есть свои плюсы (в основном психотерапевтического характера), но они не всегда оправдывают риск. Что, если бы муж нашей афганской героини вышел из комы? Что, если бы оказалось, что он слышал всю историю ее несчастий, а также ее признание: он бесплоден, она родила детей от другого мужчины? В конце романа мы получаем ответ на этот вопрос (внимание, спойлер!): мы понимаем, что признания жены не смягчили сердце мужа. В ее случае Камень терпения не раскалывается от сочувственного отождествления – он оживает от своей убийственной ярости, которую не остановить даже при помощи ятагана, висящего на стене рядом с портретом мужа. Но афганская женщина обретает в «Камне терпения» голос. Ее исповедь дарует ей силу для сопротивления.
Братья Гримм включили в свой сборник «Детские и семейные сказки» историю «Разбойник-жених», которая повторяет сюжет британского «Мистера Фокса» и содержит неожиданную финальную сцену, где рассказ героини об увиденном в замке жениха завершается импровизированным судом. Когда жених-разбойник начинает уговаривать невесту рассказать на свадебном пиру какую-нибудь историю, она преподносит реальные события как воспоминания о своем сне:
– Ну, так вот расскажу я вам сон. Иду я будто одна через лес, иду, подхожу, наконец, к дому, а в нем ни единой живой души, висит на стене клетка с птицей, и говорит птица:
Осмотрись-ка ты, невеста,
Не в разбойном ли ты месте?
И повторила птица это еще раз. Да это, мой милый, мне только снилось. Пошла я тогда по всем комнатам, все они были пустые, и уж так там было бесприютно!.. Вот спустилась я, наконец, в погреб, и сидела там старая-престарая женщина и головой качала. Спрашиваю я: «Не в этом ли доме живет мой жених?» А она отвечает: «Ах, бедняжка, да ведь ты в разбойный притон попала! Жених твой живет здесь, но он собирается тебя на куски порубить, а потом сварить да съесть». Милый мой, да это мне только приснилось. И спрятала меня старуха за большой бочкой, и только я там притаилась, как явились домой разбойники, притащили с собой какую-то девушку, дали ей выпить тройного вина – белого, красного и янтарного, и разорвалось у ней сердце. Милый мой, ведь это мне только снилось. Потом сорвали они с нее красивое платье, положили на стол, порубили на куски ее красивое тело и посыпали его солью. Милый мой, это мне только приснилось. И увидел один из разбойников, что на мизинце у ней золотое кольцо, а трудно было его с пальца стащить, взял он тогда топор и отрубил палец; но подскочил палец вверх, упал за большую бочку и попал как раз мне на колени. Вот он, этот палец с кольцом.
Сказала она это, вытащила его и показала гостям.
Как полотно побледнел при этом рассказе разбойник, вскочил из-за стола и собрался было бежать, но гости его схватили и привели на суд. И присудили его казнить, а с ним и его шайку за их разбойные дела.
Исповедь неодушевленному объекту и публичный рассказ о причиненном вреде – два действия, имеющие в фольклоре долгую и значимую историю. Это не развлекательное и назидательное сказительство Шахразады, которое она использует сначала для того, чтобы увлечь царя и отсрочить собственную казнь, а затем – чтобы донести до него ценность эмпатии и помочь понять весь спектр человеческих эмоций и моделей поведения. Нет, во время такого рассказа мы находимся здесь и сейчас, и он приносит невероятное облегчение, потому что это рассказ о причиненном зле и вреде, о том, как все было на самом деле. Это больше, чем катарсис. Он также способен восстановить социальную справедливость и покарать вероломных женщин и бесчеловечных мужчин. Но с ним часто сопряжен немалый риск.
Технологии и общение: от ELIZA до Twitter
В наши дни мы продолжаем разговаривать с неодушевленными объектами – теперь это уже, конечно, не печи и камни, а твердые металлические штуковины, которые всегда готовы, как нам кажется, терпеливо (и сочувственно) выслушивать наши истории. Новые технологии дали нам возможность делиться своими сколь угодно эмоциональными рассказами с машинами. В далеком 1966 г. Джозеф Вейценбаум разработал компьютерную программу под названием ELIZA. Те, кто постарше, легко уловят иронию: программа была названа в честь Элизы Дулитл, героини пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион» (1913). Пьеса, а также поставленный по ней в 1956 г. хитовый бродвейский мюзикл «Моя прекрасная леди» рассказывают историю о том, как профессор лингвистики Генри Хиггинс вознамерился доказать, что может поднять женщину вверх по социальной лестнице, обучив ее иной манере речи. Контроль над речью женщин был и остается крайне важной темой.
В работе над программой Вейценбаум использовал «ненаправленный» (ориентированный на клиента) психотерапевтический подход Карла Роджерса, требующий безусловного принятия взглядов клиента/пациента с целью добиться раскованного, несдерживаемого выражения чувств и переживаний с его стороны при помощи техники активного слушания. «И что вы в связи с этим чувствуете?» – стандартный ответ на любые заявления о насилии, жестоком обращении и виктимизации. ELIZA, конечно, неспособна по-настоящему понять слова пользователя, но может генерировать разнообразные наводящие вопросы, которые побудили бы его поделиться своими переживаниями и сформировать с «ней» эмоциональную связь как с объектом, якобы обладающим восприимчивостью и эмпатией.
Профессор MIT и гуру новых технологий Шерри Тёркл отметила, что людям, использующим эту программу, непременно «хочется поделиться с ней своими секретами». Стоит им заметить «малейший признак того, что ELIZA способна сочувствовать, тут же включается инстинкт, побуждающий их рассказывать, делиться и признаваться». «Я пронаблюдала за тем, как сотни людей начинают общаться с примитивной программой ELIZA, – добавляет Тёркл. – Как правило, сначала они печатают что-то вроде "Как дела?" или "Привет". Но уже после четырех-пяти обменов репликами многие доходят до "Меня девушка бросила", "Я боюсь завалить органическую химию" или "У меня умерла сестра"»{125}. Большинство пользователей, как только им представляется такая возможность, охотно вступают в диалог с неодушевленным собеседником – современным Камнем терпения, обещающим психотерапевтическое освобождение от негативных эмоций. Безусловно, для описываемого Тёркл «исповедального» импульса, который побуждает пользователей делиться с программой сокровенными переживаниями, важным фактором также оказывается заверение разработчиков в полной конфиденциальности такого общения.
Как показывает опыт системы уголовного правосудия, возможность рассказать свою историю ценна не только тем, что позволяет предоставить необходимые доказательства. В США некоторые штаты приняли поправки, дозволяющие потерпевшим выступить перед судом с так называемым victim impact statement (дословно «заявление о воздействии на жертву»). «Не все находят в зале суда утешение, но многие из тех, кто стал жертвой насильственного преступления или потерял близкого человека, отмечают, что испытали мощнейший катарсис после того, как описали в суде свои душевные муки. Те же, кто обеспокоен внедрением этой процедуры, говорят, что необходимо как минимум ввести более четкие, справедливые и внятные правила ее проведения»{126}. Рассказ о пережитом, будь то в интимной или публичной обстановке, не только оказывает психотерапевтический эффект, но также может послужить
