Athanasy: История болезни - Мавликаев Михаил

– Министерство Социального Метаболизма не может производить старые деньги, но оно контролирует их оборот.

После этих слов я уставился на неё, плотно сжав губы. «Тебе не нужно знать, чем и как, – повторял я снова и снова про себя. – Тебе не нужно знать, что оборот старых денег – это наименьшее из преступлений». Пусть эти мысли вызовут пот на моём лбу. Пускай страх отражается в моих глазах. Это только добавит убедительности словам.

Секунды молчания капали, словно тягучая и густая кровь из раны. Вот-вот Бридж разоблачит мою полуправду, уличит меня в подтасовке фактов, заставит рассказать всё… И тогда мне наконец станет легче.

– Ха! – внезапно Бридж издала резкий смех. – Ха-ха! Я так и знала! В этом проклятом Городе даже погадить нельзя, чтобы тебе не заглянули в задницу. Не удивлюсь, если и производство сомы контролируется Столпами.

– Ну это уж слишком. Ты же сама сказала, что сому производит Непротивление.

Бридж замерла, округлив глаза и открыв рот. Я тут же замахал руками:

– Не-е-ет, нет-нет, с меня хватит безумных теорий.

– Ладно, ладно. Всё равно ты ещё слишком маленький для такой страшной правды.

Она улыбнулась, давая понять, что действительно шутит.

Несколько секунд мы просто стояли рядом – я украдкой вытирал пот со лба, пытаясь хоть немного расслабиться; Бридж вдыхала утренний воздух полной грудью, с интересом разглядывая перфорированную окнами стену соседнего дома. Кажется, после разговора к ней полностью вернулось её обычное настроение и присутствие духа.

Я негромко спросил:

– Что ты теперь будешь делать?

– Пойду домой. Пожру. Или нажрусь. Может быть, всё вместе.

– Но вся эта ситуация…

– Расслабься! – Бридж хлопнула меня по плечу так сильно, что я чуть не сел обратно на бетон крыши. – В ближайшие дни я не буду никуда соваться. Залягу на дно. Доволен?

– Нет.

– Ну и отлично.

Она отвернулась и зашагала к лестнице, снова оставив мне в качестве выбора только смирение.

Комната выглядела совсем пустой.

Словно меня и вовсе не существует. Бридж пришла и тут же наполнила комнату своим присутствием: смяла покрывало, уронила под стол пластиковую бутылку для воды, оставила в раковине грязную посуду. Стоило только ей уйти, а мне прибраться, и комната опустела, как будто в ней никто не живёт.

Где же я? Где следы моего присутствия?

Внезапно захотелось разбить что-нибудь, – пусть даже эту кружку – взять её осколок и выцарапать на стене своё имя. Хоть что-нибудь, лишь бы сделать это место своим.

Вместо этого я сгрёб окровавленное одеяло и пихнул его в рециркулятор. Кланки могут заинтересоваться таким большим количеством крови, но волноваться об этом больше не осталось сил. Скажу им, что очень неудачно побрился.

Закончив импровизированную уборку, я рухнул на кровать, закинул руки за голову и уставился в потолок. До сих пор удавалось сохранять благодатное, усталое отупение, словно забивающее голову ватой и не пускающее в неё мысли. Но долго это продолжаться не могло.

– Бомануар, – сказал я, – а ты знаешь, что такое смерть?

– Да, господин Кавиани.

– Очень жаль. Уж вы-то, консьержи, могли бы ничего и не знать об этом. Незачем вам лишние печали.

– Мне тоже жаль, господин Кавиани.

Я не удержался и фыркнул. И Бридж ещё подкалывает меня, что я разговариваю с робо-консьержем. Как не разговаривать, когда он так хорошо поддерживает диалог?

Грызущие меня мысли прорвались наружу вопросом:

– Бомануар, какова была бы твоя реакция, если бы я неожиданно умер?

– Безусловно, я бы продолжил функционировать.

– Эх… Консерва ты металлическая.

– Но, конечно, это было бы грустным событием. Я бы почувствовал боль утраты и выразил сожаление и сочувствие вашим близким и друзьям, господин Кавиани.

От неожиданности я сел на кровати и уставился в стену перед собой. И кто только вложил в консьержа такие слова? Докатился – собираюсь спорить с предметом обихода:

– Но Бомануар, Машины Любви и Благодати запланировали для нас и жизнь, и смерть. Почему же ты считаешь грустным неизбежное, предопределённое событие?

– Машины могли создать и запланировать для Вас реальность. Но они не могут менять Ваши эмоции. Смерть прерывает совместные усилия по достижению целей, и оставшиеся в живых имеют право чувствовать досаду. Умерший не увидит результата, а живые без него могут и не достичь конца плана.

– Хо-хо… Хм.

Даже домашний прибор выражает свою неготовность мириться с фактом существования смерти.

Неожиданная рациональность слов консьержа задела меня до глубины души. Вчера Бридж чуть не умерла – но я почувствовал лишь оглушение; словно онемение сердца и мозга, захваченных необходимостью действовать. Грусть и печаль казались оскорбительно слабыми, а потому неуместными эмоциями. Переживаний подходящей силы я не ощущал никогда, а потому не знал, что же именно мне чувствовать.

Но досада… Досада была мне очень близкой и понятной. Досада нерешённого уравнения, недостигнутого значения переменной, неправильного ответа в недоказанной теории.

Без Бридж я не достиг бы ничего. Умри она раньше – и я бы превратился в негодную деталь, безвольно шатающуюся по улицам Города, пока кланки не подмели бы её в Храм Нежной Смерти.

Этого боится Полианна? Боится не достичь своей огромной, опасной цели – выйти из Города наружу? Её досада соразмерна амбициозности её планов?

Я не знаю. Она пыталась мне сказать, но я ничего не услышал – потому что не слушал. Был слишком сосредоточен на тепле её руки, на близости её тела.

Какой же я дурак.

Но ещё не всё потеряно.

Я покопался на полке в поисках подходящего клочка бумаги; найдя кусок перфокарты, принялся чёркать на нём дату и время. Вряд ли кто-то делает уборку в парке. А если и сделает именно сегодня, то я буду оставлять записки для Полианны снова и снова – до тех пор, пока мы не встретимся.

И на этот раз я буду внимательно слушать её ответы.

Петер Эстергази

19 июля

Франк настаивает на увеличении дозы нанохирургов: «Мы осматривали Чандралала до и после инъекций. Порезы зажили, но саркома никуда не делась. Её не должно быть».

Я объясняю ему снова и снова: дело не в количестве. Надо тренировать нанохирургов на каждую новую задачу. С надзором, точным контролем, симуляциями. Дело на пару месяцев, не меньше.

«Тогда нам нужен качественный переход!» – кричит Франк.

Отвечаю: «Вы понимаете, чего это потребует?..»

Не понимает. Не хочет понять! И не приложит к этому ни малейшего усилия.

30 июля

Руководство сходит с ума. Требуют скорейшей выработки универсального нанохирурга. Стучат уже с самого верха – даже не AmHun, а из Wirion. Вцепились в успешный проект, а вместо благодарности сели на шею. Хотя бы ресурсы увеличили, и на том спасибо.

Неужели им настолько нужна именно эта разработка? Куда делись радостные микробиологи с верхних этажей, обещающие справиться с мировым голодом благодаря синтезированному мясу? Голод – гораздо более острая проблема, чем болезни.

Впрочем, как раз это объяснимо. Конечно же, инвесторам проблема голода не близка. А вот болезни, в отличие от голодающих, не удержишь за забором с колючей проволокой.

31 октября

Впервые за долгое время снова добрался до дневника…

Палинка ей понравилась.

Спрашивает: «Вы правда научились лечить рак, док?»

Мы научились лечить практически всё. Самообучение – вот ключевое слово.

Разумеется, больше года предварительной работы пошло коту под хвост. Кошки, кстати, так и орут где-то за стенкой. Это что-то новенькое: осенняя течка?

Переход с суперконденсаторов на централизованное питание и управление магнитными волнами даже упростил устройство молекулярных машин и ускорил их самосборку. После месяцев напряжённой работы программирование почти подошло к концу. Вместо того, чтобы использовать пополняемые базы данных всех возможных отклонений, нанохирурги будут сами учиться норме. Для каждого организма своей.