Фиалковое зелье - Валерия Вербинина

– Шутишь? – недоверчиво спросил артиллерист. – Это как же, позволь спросить?

– Ну как, как, – фыркнул Август. – Взял и продал. Тот, кто ее покупал, стало быть, давно был к ней неравнодушен, а она его знать не желала. А муж, значит, сам ею не особо дорожил. То есть дорожить-то он как раз дорожил, потому как продал ее за две тысячи рублей. Золотом, – многозначительно прибавил Добраницкий.

Балабуха глядел на маленького поляка во все глаза.

– И как же… Чем же все закончилось? – спросил гигант, окончательно сбитый с толку.

– А, плохо все закончилось, – махнул рукой Август. – Оказалось, что у дамы был любовник, она ему все рассказала, и он вызвал на дуэль сначала покупателя, а потом продавца.

– И? – Артиллерист даже дыхание затаил.

Добраницкий укоризненно посмотрел на него.

– Что «и»? Он в туза попадал с двадцати шагов. В общем, дама овдовела, они поженились, а потом…

Тут Август неожиданно замолчал.

– Ну а дальше-то что было? – с мольбой в голосе спросил Антон.

– Дальше мне пришлось делать ноги, – нехотя ответил Добраницкий.

– Это с какой такой радости? – насупился Балабуха.

– С такой, что Лизонька была очень хороша, а вот ее новоиспеченный супруг – не очень, – вздохнул Август. – Я ведь говорил тебе, он пистолетом владел получше, чем некоторые канделябрами машут. А мне, знаешь, канделябры как-то ближе, если выбирать. В общем, я сбежал… – Внезапно он схватил Балабуху за рукав. – Все, Антон, Дорогин выходит!

Тот, кого они ждали, вышел из магазина с красивым букетом алых роз и пошел по улице, то и дело бросая нервные взгляды через плечо.

– Черт, он нас засек! – в отчаянии вскричал Балабуха.

Внезапно Дорогин метнулся в переулок и что есть духу бросился бежать. Прежде чем друзья догнали его, он скрылся из виду.

– Проклятье! – простонал Балабуха. – Владимир мне никогда этого не простит!

Они миновали переулок и оказались на опрятной, тихой улочке. Навстречу им шла согбенная старушка, и Добраницкий ловко извлек из кармана перчатку.

– Простите, дорогая фрау, вы не видели поблизости господина с большим красивым букетом? Он уронил перчатку, и я хочу ему ее вернуть.

– По-моему, он зашел в этот дом, где живет мадемуазель Дютрон, – живо отозвалась старушка, кивая на соседний особняк. – Какой вы любезный господин! Сейчас уже не часто увидишь таких воспитанных молодых людей.

– Благодарю вас, – ответил Добраницкий и шагнул к дому, но тут же замер на месте. – Как вы сказали, Дютрон? Это что же, та самая актриса?

– А вы ее поклонник? – гораздо суше осведомилась старушка. – Только между нами – она так вульгарна!

– И я говорю то же самое! – горячо воскликнул Добраницкий. – Поразительно, что эта публика в ней находит!

Он спрятал в карман перчатку, подхватил Балабуху под локоть и потащил его к дому.

– Наверное, это какая-то ошибка, – проворчал гигант. – При чем тут, скажи на милость, французская актриса?

– Я не знаю, – честно ответил Август и постучал набалдашником в дверь. – Мадемуазель дома? Мы ее почитатели и зашли засвидетельствовать ей свое почтение.

Горничная пригласила их войти.

– Сейчас я узнаю, сможет ли мадемуазель вас принять… Подождите здесь.

Однако едва она удалилась, как друзья на цыпочках последовали за ней до самого будуара актрисы, где они были с лихвой вознаграждены.

Белокурая мадемуазель Дютрон, стоя с пылающими щеками посреди комнаты, о чем-то громко спорила с жидкоусым молодым человеком, неловко державшим в руках букет алых роз. Судя по всему, друзья явились в самый разгар большой ссоры.

– Поймите наконец, что я устала от ваших уверток, от вашей лжи… С меня хватит!

– Можно подумать, вы сами никогда не лжете! – обиделся Дорогин. – Этот князь…

– Он мне просто друг!

– О, конечно! А еще я своими глазами видел, как этот… друг стоял перед вами на коленях и завязывал ленты на вашей туфельке!

Актриса поступила так: она повернулась, отошла от своего ревнивого кавалера и опустилась на оттоманку, после чего грациозно закинула ножку за ножку.

– Мой дорогой, – проворковала она. – Запомните: для того, чтобы изображать из себя Отелло, надо быть по меньшей мере командующим венецианским флотом!

– Правда? – искренне удивился Добраницкий. – А разве Отелло не был венецианским купцом?

Актриса иронически покосилась на него.

– Ну, быть купцом никому не повредит, – сказала она.

По-видимому, ее ничуть не заботило то, что в ее будуаре неожиданно оказались совершенно незнакомые люди. Зато Дорогин обернулся к незваным гостям, побагровев лицом. Даже редкие русые волосы на его голове сделали попытку стать дыбом от возмущения.

– Послушайте, – вспылил он, – это ни на что не похоже! Как вы смеете…

– Меня зовут Август, – меж тем сообщил Добраницкий актрисе. – Кстати, может быть, вам неизвестно, но этот месье женат. Да-с.

Мадемуазель Дютрон лишь повела прелестным плечиком.

– Если человек женится без любви, то пусть страдает по полной, – сказала она с восхитительным безразличием. – Так ему и надо.

– Это неслыханно! – кричал Дорогин, отшвырнув букет и топая ногами. – Вы следите за мной! Вы… Вас что, моя жена подослала?

– А я вас видел в Париже, – сказал Добраницкий красавице. – Вы играли тогда в «Сиде», и у вас были печальные глаза.

Актриса перестала покачивать вышитой шелковой туфелькой и с любопытством посмотрела на него.

– Вы заметили? Впрочем, что греха таить – я тогда была чудовищно несчастна!

– Мадемуазель, – несмело спросила опешившая горничная, потому что Балабуха, которому надоели вопли Дорогина, схватил его за горло, – может быть, следует послать за полицией? Тот месье весь какой-то красный, мне кажется, он сейчас задохнется.

Актриса поглядела на своего воздыхателя, барахтавшегося в лапах Балабухи, отвернулась и слегка повела носиком.

– Если ему хочется задыхаться, пускай задыхается, – безмятежно объявила она. – Я не намерена мешать ему в этом.

– Тогда, может быть, мне лучше уйти? – поспешно предложила горничная.

– Да, я уверена, так будет лучше для всех нас, – отозвалась актриса и повернулась к Добраницкому. – А в «Тартюфе» вы меня видели?

Горничная исчезла, а Балабуха подтащил несчастного Дорогина к окну и наполовину высунул его на улицу.

– Рассказывай! – грозно потребовал гигант.

– Ч… что? – прохрипел Дорогин.

– Все, что ты знаешь о Жаровкине! Это ведь ты его убил?

– Я? – искренне поразился Петр Евграфович.

– Все-таки я люблю Мольера, – говорила актриса Августу, который слушал ее, зачарованно глядя ей в глаза. – Конечно, он старомоден, но до чего же прелестно старомоден! В нем нет этой, знаете ли, тяжеловесности.

Меж тем Дорогин, свисая над улицей из окна второго этажа, клялся, умолял, стонал и жалобно булькал. Он дружил с Жаровкиным! Честное слово! Тот был такой бережливый, такой уравновешенный… Дорогин ему жаловался на свою рыхлую жену, и Жаровкин его слушал… Он всегда так внимательно слушал! С ним всегда можно было побеседовать по душам! Когда они выпивали вместе, он неизменно платил за выпивку из своего кармана и был так вежлив, что постоянно подливал Дорогину – не то что некоторые приятели, которые норовят выхлебать все в одиночку… Редкой души был человек! Разве он, Дорогин, посмел бы поднять на него руку? Ведь Жаровкин, благодетель, подсказал ему, как можно провернуть одну штуку с весовой гирькой, чтобы сахара выходило меньше, а цена, значит, была бы та же самая…

– Тьфу! – с омерзением плюнул Балабуха. – Слизняк!

И вслед за тем рванул несчастного служащего к себе.

Жадно глотая воздух ртом, Дорогин повалился на пол.

– Эти люди, Гюго и Готье, которые называют себя романтиками и которые несколько лет назад устроили скандал в театре – они, видите ли, протестуют против старой школы! – тем не менее пишут свои пьесы по старым рецептам. Много шуму из ничего! – говорила Добраницкому актриса, играя туфелькой. – Все те же александрийские стихи и женские напыщенные характеры. Все возвышенно, все ходульно, и все совершенно невозможно играть!

– О чем вы говорили с Жаровкиным? – спросил Балабуха, грозно нависнув над Дорогиным. – Что именно он хотел знать? Отвечай!

– Ну я не знаю, что он хотел знать! – стонал бедняга, обливаясь потом. – Какие вы странные, господа! Он… он спрашивал у меня разные вещи… про все понемножку… кто любит в карты играть, кто во что… Да я и не помню ничего особенного, потому что мы с ним обычно болтали, когда выпивали по вечерам в одном местечке… и я ему, значит, жаловался на Марью Ильиничну, потому как она совсем меня заездила со своей мелочностью…

– Ага, а то, что ты ей денег не даешь, это, по-твоему, нормально? – рявкнул Балабуха.

– А зачем ей деньги? – искренне удивился Дорогин. – Если я дам ей денег, она их непременно потратит на какую-нибудь чепуху! Разве она может понять, как тяжело мне дается… – Он замолчал и боязливо покосился на актрису.