Фиалковое зелье - Валерия Вербинина

– Слушаю вас, – настороженно молвил граф, дернув щекой.

Собственно говоря, Гиацинтов пришел к вельможе с целью расспросить того об истинной миссии Жаровкина, но делать это надо было крайне осторожно. Судя по всему, граф пребывал в убеждении, что офицерам было все известно об этой миссии, в то время как их даже не удосужились поставить в известность о том, кем на самом деле являлся убитый письмоводитель. Поэтому Владимир начал издалека. Он пространно извинился, сказал, что, собственно говоря, ему следовало прийти к Ивану Леопольдовичу гораздо раньше, но полученные им строгие инструкции… наказы Чернышёва…

– Можете ничего мне не говорить, – смягчился граф, – мне прекрасно известны нравы этого господина. Он предпочитает, чтобы правая рука не знала, что делает левая… Садитесь, прошу вас. Что именно вам угодно знать?

– Его превосходительство обрисовал мне в общих чертах то, чем занимался Жаровкин, – не моргнув глазом солгал Владимир. – Теперь я хотел бы услышать от вас, так сказать, более подробный рассказ.

– Ага, – удовлетворенно пробормотал граф. – Значит, Чернышёв говорил вам, что Жаровкина прислали сюда некоторым образом моими стараниями.

– Он выразился в том смысле, что это было сделано отчасти по вашему настоянию.

Одна из возможных формул ответа в разговоре, если вы не уверены в своих знаниях, – это когда вы слегка переиначиваете слова собеседника, так, однако, чтобы он этого не заметил. Граф действительно ничего не заметил.

– Хорошо, – решился Иван Леопольдович. – Тогда слушайте…

История, рассказанная им, оказалась чрезвычайно банальной. В начале года в посольстве была обнаружена значительная утечка информации. Неужели какие-то важные документы исчезли? Нет, просто некоторые лица здесь, в Вене, обнаружили свое знание о вещах, которые… которые, словом, им не должны быть известны. Лица, враждебные России? Ну, скажем так, недружелюбные по отношению к ее интересам, так что эти знания им были совершенно ни к чему.

– Следовательно, кто-то из работников посольства…

Скорее всего, да – кто-то из тех, кто имел доступ к секретной информации, продавал ее на сторону. Проблема в том, что всех этих людей Иван Леопольдович знал очень хорошо, и у него ни один не вызывал абсолютно никаких подозрений.

Верный своему долгу, граф Адлерберг удвоил бдительность и сменил все шифры, а когда все это не помогло и он понял, что утечка продолжается, скрепя сердце дал знать о происходящем в Петербург.

Следуя инструкциям, полученным оттуда, он отправил в отставку одного из старых письмоводителей, а вместо него взял на службу присланного из столицы Жаровкина, который на самом деле, конечно, должен был вычислить, через кого именно в посольстве идет утечка.

– Один вопрос, ваше превосходительство, – быстро сказал Гиацинтов. – В нашей работе зачастую многое зависит от того, сколько человек знает о том или ином деле… Вы знали о том, кем в действительности являлся Жаровкин. Кто еще знал об этом?

– За кого вы меня принимаете? – спокойно промолвил граф. – Разумеется, никто! Молодой человек, я ведь все-таки не первый год на дипломатической службе и знаю, что есть вещи, которые не подлежат разглашению.

Владимир ощутил большой соблазн поверить ему, но… решил отложить этот соблазн на потом.

– Значит, никто в посольстве, кроме вас, не был осведомлен об истинном характере работы Жаровкина. Верно?

– Именно так, молодой человек.

– У Жаровкина было не вызывающее подозрений прикрытие…

– Тоже верно.

– И, насколько я могу судить, за время работы в посольстве он никак не обнаружил себя. Все, кто беседовал со мной, были уверены, что Сергей Алексеевич – обычный письмоводитель.

Граф утвердительно кивнул.

– Возможно, вам неизвестно, – сказал он, – но этот господин был чрезвычайно сведущ в своем деле. Говорят, что даже, – он сделал крохотную паузу, словно жирной чертой подчеркивая то, что собирался сказать, – его императорское величество дарил Жаровкина своим доверием и весьма внимательно читал донесения, которые тот присылал в столицу.

Владимир поморщился. В тоне графа определенно сквозило нечто, весьма смахивающее на снобистское самодовольство, – вот, мол, как высоко меня ставят, раз прислали ко мне человека, с которым некоторым образом считался сам император. Но молодой офицер, не без оснований полагавший, что ныне Жаровкин пребывает в состоянии, которое делает совершенно несущественным его социальное положение и заслуги, вовсе не разделял чванства Ивана Леопольдовича.

– Итак, – промолвил Владимир, – Жаровкин был сведущ в своем деле, о его истинной миссии не знал никто, кроме вас, у посольских он не вызывал никаких подозрений, а меж тем его раскрыли и, раскрыв, убили. Что-то здесь не так, вам не кажется, ваше превосходительство?

Его превосходительство распрямился и ожег Владимира Сергеевича надменным взглядом.

– Если вы изволите намекать, что я… – Его желтоватые дряблые щеки порозовели от негодования.

– Упаси меня бог на что-либо намекать, ваше превосходительство, – поспешил успокоить его Гиацинтов. – Я лишь пытаюсь разобраться в том, что произошло… Теперь относительно господина Жаровкина: скажите, ему удалось обнаружить хоть что-нибудь?

Граф покачал головой. Если даже так, то ему, Адлербергу, ничего об этом не известно. Дело в том, что Жаровкин проходил по ведомству Чернышёва и подчинялся непосредственно военному министру.

– И все-таки не могли ли служащие посольства догадаться, что он не тот, за кого себя выдает? – настаивал Владимир. – Ведь, насколько мне известно, Жаровкина часто не бывало на месте…

– Ах, вам и это известно? Нет, со своей работой Жаровкин вполне справлялся. – Впрочем, граф старался не загружать его, придумав в оправдание, что Жаровкин был взят на эту должность по протекции довольно значительного лица и, стало быть, имеет право на кое-какие поблажки.

«А, так вот откуда пошла эта легенда!» – мелькнуло в голове у Владимира.

Словом, все шло хорошо, пока неожиданно Жаровкин не исчез.

– Я сразу же понял, что случилось что-то неладное, – промолвил граф, выдавив из себя подобие улыбки. – Видите ли, такие люди, как он, просто так не исчезают.

Когда полиция не смогла обнаружить никаких следов Жаровкина, то Адлерберг вынужден был написать в Петербург, самому Чернышёву. Судя по всему, ответ военного министра был не слишком обнадеживающим, но он пообещал во всем разобраться. Через некоторое время последовала вторая депеша, в которой сообщалось, что из столицы вот-вот отправятся в путь два лучших агента, которые видят землю на шесть аршин насквозь и от которых, мол, сам черт в аду не скроется. Тон депеши был изрядно свирепым и не оставлял сомнений в том, что Чернышёв считал графа Адлерберга косвенно причастным к провалу Жаровкина, а после того, как тот исчез, уже не оставалось никаких сомнений в том, что его раскрыли.

– Неудивительно, что я некоторое время чувствовал себя малость неуютно, – со смешком закончил граф.

Однако Владимиру не было дела до его чувств. Он лишь желал знать: не выдал ли Жаровкин хотя бы намеком, каковы были результаты его поисков? Не упоминал ли, что предателю вот-вот придет конец?

Нет. Месье осторожничал. Кроме того, как граф уже упоминал, Жаровкин подчинялся только Чернышёву и любые расспросы Адлерберга игнорировал хоть и любезно, но твердо.

Владимир помедлил, прежде чем задать следующий вопрос. А имя графини Рихтер Жаровкин никогда не упоминал? Той, что урожденная панна Бельская?

Нет, никогда, иначе Иван Леопольдович бы непременно запомнил.

Гиацинтов поблагодарил графа за содействие, заверил его в своей дружбе до скончания веков и, откланявшись, удалился. Впрочем, верно и то, что Адлерберг действительно очень сильно помог ему. Теперь Владимир точно знал, кем был Жаровкин и что именно он делал в посольстве. Он искал предателя – и более чем вероятно, что таким предателем был Петр Евграфович Дорогин.

– Ей-богу, это не он, – сказал Добраницкий.

– А я тебе говорю, он, – упрямо возразил Балабуха. – Все сходится.

Стоя в небольшой арке, они подстерегали Дорогина, который зашел в цветочный магазин и теперь выбирал там самые дорогие розы.

– А я говорю, нет, – стоял на своем Август.

– Почему? – в изнеможении спросил гигант.

– Да потому что он мелкий вор, а такие люди не способны на великие дела, – объяснил Добраницкий. – А предать свое отечество – это все-таки не то же самое, что уворовать пять копеек на пачке бумаги. Размах не тот.

– Жлобу все равно, отечество ли продать или свою родную маму, – проворчал Балабуха. – Для таких людей все измеряется лишь деньгами.

– Да ну? – усомнился Добраницкий. – Надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь, потому что лично я никогда не встречал человека, которому предложили бы продать его родную мать. Правда, я знавал одного типа, который продал свою жену.