Фиалковое зелье - Валерия Вербинина

Пачка затупившихся перьев… Давно пора их выбросить. Медальон с миниатюрой… На обратной стороне миниатюры надпись: «Камилла фон Рихтер. 1802 год».

Мимо.

Владимир извлек следующий ящик. В нем сидела маленькая серая мышка с умненькими глазками и длиннющим хвостом.

Не успел молодой офицер и глазом моргнуть, как мышка выскочила из ящика, приземлилась на лежащий на полу ковер и что есть духу кинулась бежать по нему в угол комнаты, где, очевидно, находилась спасительная норка.

– Сюда! Скорее сюда!

Услышав этот вопль, Балабуха опрометью кинулся прочь из чулана, но не рассчитал, что дверца была чересчур низка по его росту, и с размаху как следует приложился лбом о притолоку. Добраницкий, в это мгновение поднимавшийся по лестнице на второй этаж, подскочил на месте и бросился вверх, но запнулся о ступеньку и всем телом рухнул вперед.

– Сюда, скорее! Да где вы там все пропадаете!

Когда Балабуха и Добраницкий, отталкивая друг друга, наконец ворвались в комнату, где находился Владимир, они застали крайне странную картину. Их друг и предводитель стоял в углу на коленях и, отвернув угол ковра, изучал пол.

– Что, что такое? – возбужденно вскричал Балабуха.

– Дело в том, что… – начал Владимир, но тут бросил взгляд на Добраницкого и оторопел: – Август! Ты что, ранен?

– Я? – поразился тот. – Как? Куда?

– Да вон же, у тебя кровь течет! Так и хлещет!

– Кровь? – застонал Август. Поглядев на свой сюртук, он обнаружил на нем здоровенное кровавое пятно. – Ой! – Он закатил глаза, очевидно, собираясь уже падать в обморок, но все же догадался сунуть руку за отворот сюртука. – Ах ты черт! – выругался он. – Бутылка!

– Какая еще бутылка? – поразился Балабуха.

– Бутылка разбилась, когда я упал на лестнице, – горестно объявил Добраницкий, облизывая пальцы. – А вино-то, кстати, было очень даже ничего!

– Что за бутылка, откуда она взялась? – не отставал Владимир.

Август смущенно почесал нос.

– Из погреба, – нехотя признался он. – Тут, внизу.

– Август, – не выдержал Балабуха, – ты осел!

– А, а! – вскричал рассерженный поляк. – Осел, значит, да? А камень кто нашел? Тот самый, с одеждой? Если бы не я…

– Август!

– Если бы не моя трость, вы могли бы год ходить мимо этого озера и ничего бы не заметили!

– Август, – кротко сказал Владимир, – ты молодец. Помолчи только немного, ладно?

– Да я вообще ничего не говорю! – возмутился Добраницкий. – Очень надо!

– Ты что-то нашел? – спросил Балабуха у Владимира.

Тот кивнул и рассказал друзьям, что, когда из ящика стола выскочила мышь, она пробежала по ковру. Владимир машинально проводил ее взглядом и тут заметил на ковре какое-то подозрительное темное пятно.

– Кровь, – мрачно сказал артиллерист. Владимир утвердительно кивнул.

– На всякий случай, – объяснил он, – я приподнял ковер и на полу, возле самого края, обнаружил вот это.

– Дайте, дайте мне взглянуть! – нетерпеливо вскричал Добраницкий и, оттеснив гиганта, наклонился над полом. – Тут что-то написано! И буквы какие-то странные!

– Он писал своей кровью, – угрюмо ответил Гиацинтов.

На светлом полу явно виднелся ряд жирных, дрожащих, неуверенных букв. Их очертания сильно смазались, и все же написанное вполне можно было прочесть.

– Первая «c», – сказал Балабуха, морща лоб. – Вторая…

– «E», нет, не «e»…

– Похоже на латинское «h», – неожиданно сказал Добраницкий. – Потом «e»…

– И латинское «m»… Chem…

– Эта черточка – «i», клянусь!

– Ну да, ну да, верно… А в конце… «n».

– Chemin, – прочитал вслух Владимир. – Да, верно… Chemin.

Глава 14

Первым нарушил внезапно наступившее молчание Балабуха.

– Значит, – тяжелым голосом сказал он, – его убили в этой комнате… то есть они думали, что убили его… Какое-то время он еще оставался жив и, лежа на ковре, истекая кровью, ухитрился незаметно написать на полу это слово… Наверное, ему было очень тяжело – вон какая в конце слова жирная черта… Он терял силы…

Добраницкий нахмурился.

– Chemin – это по-французски дорога? – внезапно спросил он.

– Верно, – сказал Гиацинтов.

– В смысле, дорога, которая ведет сюда? – уточнил Август. – Или имеется в виду какая-то другая дорога?

Офицеры озадаченно переглянулись.

– Что-то непонятно, – признался Балабуха.

– Вот-вот, и мне тоже, – закивал Добраницкий. – Положим, если бы я лежал в этой комнате – брр! – и истекал кровью, то я первым делом озаботился бы написать имя человека, который меня убил. При чем тут какая-то дорога и зачем, если уж на то пошло, писать ее по-французски?

– Мне кажется, я понял, – медленно промолвил Гиацинтов. – А ты, Антон?

– Э… гм… Кажется, я тоже понял, – нерешительно сказал Балабуха, косясь на него.

Владимир вернул угол ковра на место и поднялся на ноги.

– Вот что, друзья. Возвращаемся на берег озера. О том, что мы были в доме, никому ни слова. Август! Ты запрешь ворота, чтобы не было заметно, что мы тут побывали. Антон! Ты заберешь одежду. Она послужит доказательством того, что Жаровкин исчез не просто так, что его убили… И, конечно, графа Адлерберга тоже придется поставить в известность.

– В известность о чем? – сухо спросил гигант. – Тела нет! Жаровкина мы так и не нашли! И мы даже не знаем, за кем он следил из «Венской услады», как попал в этот дом, что тут делал и почему погиб! Ты вообще понимаешь, что по большому счету нам ничего не ясно?

Владимир искоса взглянул на него. Нет слов, иногда Балабуха умел рассуждать более чем здраво.

– В таком случае мы расскажем только то, что знаем наверняка. А если граф станет задавать вопросы, намекнем, что нам начальство запретило разглашать детали. И вообще, не зря нас в Петербурге так высоко ставят.

– Кто ставит? – поинтересовался Добраницкий.

– Да так, никто, – отмахнулся Балабуха. – Если говорить по справедливости, то просто чудо какое-то, что спустя столько времени мы хоть что-то нашли. Нам фантастически повезло!

– Да уж! – вздохнул Август и, свесив голову, стал уныло смотреть на безнадежно погубленный сюртук.

Через минуту наши герои покинули зловещий дом. Добраницкий запер ворота тем же манером, каким отворил их, и троица искателей приключений поспешила на берег озера, где их ожидал сюрприз.

Одежда убитого письмоводителя бесследно исчезла. Также исчез и камень, который ею обернули, прежде чем бросить в воду, и веревка, которой ее обвязали. Солнце по-прежнему золотило листву деревьев, и по-прежнему над озером щебетали птицы, но теперь в их пении Владимиру чудилось нечто зловещее, и он не без трепета задумался о том, какая же сила им противостоит.

Надо полагать, что Гиацинтова охватил бы еще больший трепет, если бы он узнал, что вскоре после того, как он с товарищами покинул дом, один из рыцарей в заржавленных доспехах ожил. Случилось это вовсе не по мистическим причинам, а из-за того, что внутри доспехов прятался неизвестный, который слышал разговоры наших героев от первого до последнего слова.

Бормоча себе под нос разные нелестные слова в адрес Августа, который опрокинул стоящего неподалеку рыцаря и едва-едва не обнаружил его собственное укрытие, неизвестный пробрался в комнату, где истекающий кровью письмоводитель написал странное послание, и принялся оттирать кровавые буквы. Через некоторое время от них не осталось и следа, а таинственный незнакомец покинул дом так же незаметно, как и явился в него. Далее он направился к отдаленному углу сада, где под раскидистым дубом безмятежно спали три здоровенных пса, о существовании которых наши герои даже не подозревали. На мгновение незнакомца охватил соблазн погладить собак, которых он не далее как час тому назад ловко усыпил с помощью начиненной снотворным приманки, но он рассудил, что лучше проявить свою любовь к животным в другое время и при других обстоятельствах. Подтянувшись на руках, незнакомец ловко перемахнул через ограду и зашагал к ожидавшей его неподалеку карете с наглухо зашторенными окнами.

Поздним вечером этого перенасыщенного событиями дня Гиацинтов сидел в комнате, которую ему отвели в посольском особняке, и сочинял донесение его превосходительству графу Чернышёву. Владимир любил изящный слог и питал склонность к хорошей литературе, но вот официальное крючкотворство никак ему не давалось, и фразы на бумаге выходили одна несуразнее другой.

«Ваше превосходительство,

имею честь доложить вам, что письмоводитель Жаровкин покамест не был нами обнаружен, однако его одежда нашлась на дне прелестного озера в окрестностях Вены…»

Нет, упоминание о прелестях озера никуда не годится. Чего доброго, военный министр усмотрит в нем неуместный сарказм со стороны стоящего ниже по званию, и тогда жди неприятностей. Лучше всего просто изложить все факты и не забыть подчеркнуть то обстоятельство, что неопровержимые улики, доказывающие гибель письмоводителя, были найдены офицерами в первый же день по прибытии в Вену. Пусть наверху как следует оценят их усердие, и неважно, что у этих улик вдруг выросли ноги и они куда-то скрылись, оставив своих открывателей с носом.