Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию - Саймон Купер

В Восточной Германии не забыли, чем обязаны Блейку. В 1950-е годы в Штази за противодействие внедрению западных шпионов в ГДР отвечал старый враг Бялека Мильке[501]. Тридцать лет спустя, став руководителем Штази и министром внутренних дел ГДР — фактически главным тюремщиком государства, — Мильке выступал, можно сказать, в роли эксклюзивного турагента своего давнего британского соратника. Блейк по секрету рассказал мне:

Мы с Идой и моим сыном Мишей смогли… поехать в ГДР. Министр внутренних дел — его звали Мильке — почему-то проникся ко мне большой симпатией. С чем он только не помог нам, когда мы отдыхали в Германии на Балтийском море! У них там был большой санаторий, и нас прекрасно приняли. Мы снова там побывали, когда матери исполнялось 90; она отпраздновала в том санатории свой юбилей[502].

Иными словами, разоблачение агентов принесло свои бонусы.

В ноябре 1985 года на встрече с приехавшими в ГДР офицерами советской разведки Мильке хвастался, как он был щедр к Блейку, и особенно тем, что организовал день рождения Катарины в Восточной Германии. Он назвал это образцом того, как к своим информаторам должны относиться органы тайной полиции:

Я всегда встречаюсь с Блейком, когда он бывает в ГДР. Меня с ним совершенно ничего не связывает. Но так строятся отношения между людьми. Это ни для кого не секрет… Я написал его матери поздравительное послание. И самыми важными словами там были: «Я поздравляю мать, которая произвела на свет такого замечательного, героического сына, посвятившего свою жизнь миру и прогрессу». Кроме того, я отправил ей подарок. Генерал Хонекер [Эрих Хонекер, руководитель Восточной Германии] тоже послал цветы и маленький сувенир на память из Майсена [старинного немецкого городка, производящего фарфор]. Разумеется, поздравительное письмо увозит с собой не мать, а Блейк. Это ли не вдохновляющий образец партийной работы?

Раньше связи с этими людьми [двойными агентами] никто не признавал. Сегодня враг приводит разные случаи того, как мы их подводили. Отношения с информаторами — это критерий партийной работы. Ответственность за них лежит на любом руководителе такой службы до конца его жизни[503].

* * *

На Блейке лежала ответственность за неустановленное количество погибших агентов. Не вдаваясь в подробности, я спросил у него, есть ли что-то, о чем он сожалеет.

Он ответил по-голландски: «Ik heb spijt van alles». Буквально это означает: «Я сожалею обо всем». Но в контексте всей нашей беседы в тот день я сомневаюсь, что Блейк имел в виду именно это. До этого он уже говорил, что не сожалеет о своем сотрудничестве с СССР. Полагаю, он подразумевал скорее: «Ik heb spijt van van alles». После неуклюжей вставки второго предлога van смысл фразы меняется, и теперь она значит: «О чем я только не сожалею». И именно это, полагаю, и имел Блейк в виду, потому что продолжил он свою мысль так: «Я сожалею о страданиях, которые так или иначе причинил людям, в том числе и в моем окружении, ведь я, разумеется, не хотел этого делать, но ведь я… тут уж ничего больше не поделаешь».

Я: Вы до сих пор часто об этом размышляете?

Блейк: Да, я только и делаю, что размышляю. Старики вроде меня вечно о чем-нибудь размышляют, а потом ты мысленно переживаешь все это снова и видишь все эти образы прошлого, а еще мне часто снятся сны о полиции и всяком таком, но…хм… в общем, вот так.

Я: Вы видите образы прошлого. Какие именно?

Блейк [смеется]: Я прокручиваю в голове все прошлое. Скажем, начиная с [пищевой] фабрики Calvé Delft в Роттердаме до своей жизни здесь за последние пять лет.

Я: У вас есть травмы?

Блейк: Что вы имеете в виду?

Я: Ну, травма — это то, что не дает вам покоя, то, с чем трудно смириться.

Блейк: Нет, ничего подобного у меня нет. Я всем доволен и понимаю, что за всю жизнь мне довелось испытать огромное количество geluk [голландское слово, обозначающее одновременно «удачу» и «счастье»].

Я: Вы и правда кажетесь счастливым человеком, тут не поспоришь.

Блейк: Да, ха-ха-ха! Да[504].

Может, он и правда так радовался жизни, как это казалось, или, может, жизнь приучила его загонять страх поглубже. С 1940-го по 1961 год Блейк почти все время ходил по лезвию ножа. В МИ-6, в Уормвуд-Скрабс и в Советском Союзе даже в периоды относительного затишья он вряд ли видел толерантное отношение к страху или посттравматическому стрессовому расстройству и научился сносить все с привычно натянутой улыбкой.

И тем не менее вопреки всему он не был хладнокровен. Пока мы, отмахиваясь от комаров, беседовали в саду, Блейк стал размышлять о Петре Великом:

Блейк: То, что он взялся модернизировать страну насильственными методами, не думаю, что это было очень… я не люблю насилие. Мне кажется, насилие порождает лишь насилие в ответ, и это превращается в бесконечный цикл…

Я: Но неужели вы ни разу не применяли насилие за свою…

Блейк: За свою жизнь? Нет, никогда. Вы имеете в виду физическое насилие?

Я: Вы ни разу ни в кого не стреляли?

Блейк: Нет. Ни разу не было повода [смеется]. У меня никогда не было оружия. У меня есть газовый пистолет, но это для самообороны в случае необходимости, если угодно. А вообще, честно говоря, у меня никогда не возникало необходимости применять насилие. Я всегда старался его избежать. Я никогда не ставил себя в положение, где… эхм… насилие было бы неизбежно[505].

По-моему, он говорил искренне. Блейк, воспитанный в мирной голландской политической традиции, по своей природе был миролюбив. Он избегал даже вербальной агрессии — как я выяснил в ходе нашей беседы, он умело и дружелюбно от нее уворачивался. Никто из его знакомых, похоже, не помнил, чтобы хоть раз с ним ссорился.

Джеральд Ламарк, один из товарищей Блейка по Уормвуд-Скрабс, бывший армейский офицер, человек правых взглядов и убийца, ставший тюремным библиотекарем, писал под своим творческим псевдонимом Зенон: «Его отвращало все, что было сопряжено с физическим насилием»[506]. Именно поэтому Блейку пришлось выдумать себе иллюзию, будто агенты, которых он выдал, остались невредимы. Он сознательно отгораживался от правды.

Глава 11. Шпионаж, мячи и ракетки

Все эти предательства и смерти, возможно, были совершенно напрасны. И так возникает главный вопрос о шпионаже: в чем его польза?