Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию - Саймон Купер

Глава 12. Иностранный предатель

Блейк вошел в британскую историю как предатель. Отсюда возникает вопрос, испытывал ли он — вне зависимости от своих коммунистических убеждений — какую-либо враждебность к самой Великобритании. Согласно одной теории, он решился на такой поступок, потому что его, иностранца с долей еврейской крови, не принял британский истеблишмент. Как говорил Дик Уайт: «Отчасти Блейком двигало ощущение, что коллеги никогда не примут его как равного, потому что он инородец»[531]. Этой теории вторит другая, о кембриджских шпионах Берджессе и Энтони Бланте, которые предали родину якобы потому, что истеблишмент отверг их как открытых гомосексуалов (британский высший свет в то время допускал гомосексуальный опыт молодых мужчин, но рассчитывал, что после университета с ним будет покончено. А у Бланта с Берджессом сложилось иначе). Литературный критик Джордж Стайнер писал: «Возможно, гомоэротическая этика подтолкнула таких людей, как Блант и Берджесс, к мысли, что сколько бы окружающее их официальное общество ни поощряло их таланты, в сущности оно враждебно и лицемерно. А стало быть, настала пора праведного бунта»[532]. Но неужели предательство Джорджа Блейка продиктовано британским снобизмом?

Когда Блейка арестовали, было популярно мнение, будто предателями становятся изгои. Сегодня все помнят лишь британских изменников из высшего сословия 1950-х и 1960-х годов. Тем не менее они попадались и среди представителей «других классов» страны, и при каждом новом разоблачении звучало стандартное объяснение, что человек предал Великобританию в ответ на ее снобизм. К примеру, в 1952 году после того, как в шпионаже разоблачили бывшего телеграфиста московского британского посольства, он жаловался: «С самого начала я был в посольстве изгоем. Там работали люди другого класса». Он добавил, что, когда его отец, водитель автобуса, остался инвалидом после военной бомбардировки, начальство пеклось исключительно об автобусе[533].

В 1962-м, через год после заключения Блейка, настал черед шифровщика британского посольства в Москве Джона Вассала, сына священника. Учился он в скромном пансионе, который вскоре после его выпуска обанкротился и стал обычной средней школой. Когда Вассала разоблачили, он вспоминал, как пренебрежительно к нему относился посол и другие британские дипломаты в Москве: «Мне приклеили ярлык карьериста». На пике популярности Макмиллана, когда под ударом оказалось классовое устройство Британии, крупнейшие газеты радостно тиражировали оправдания посольского клерка[534].

Разумеется, Блейк в какой-то мере испытал на себе высокомерие истеблишмента. Элизабет Хилл, его любимый профессор в Кембридже, вспоминала потом: «Я ни на секунду не воспринимала его иначе как британца, хотя замечала в нем что-то сальное, и у меня возникала мысль, нет ли у него еврейских или, быть может, восточных корней, такое что-то неуловимо восточное»[535]. Блейк в автобиографии рассказывает, что Британия куда больше других западных стран страдает от «чрезмерно развитого классового сознания… которое часто оборачивается чистейшим снобизмом»[536]. Он считал «в корне неправильным и нехристианским, что о людях судят по принадлежности к сословию»[537]. После его разоблачения все как попугаи повторяли избитый довод: до предательства Блейка довел британский снобизм. Сторонники этой гипотезы вспоминали разрыв с Айрис Пик после освобождения Европы, женщиной куда более знатной, чем сам Блейк, — и будущей фрейлиной принцессы Маргарет. Якобы такой щелчок по носу непременно подтолкнул бы отвергнутого мужчину в объятия Советского Союза. Первая жена Блейка Джиллиан, разумеется, считала, что это сыграло не последнюю роль[538].

Но сам Блейк отметал эту теорию как «чистые домыслы». По его словам, с Пик они просто «встречались», при этом уточнял: «Такая дружба в тот период жизни была обычным делом — и она пришла к своему естественному завершению. Вряд ли у нее была мысль выйти за меня замуж, а у меня — жениться на ней»[539]. История о том, что ее снобистский отказ разбил ему сердце, по-видимому, выросла из неловкого вмешательства ее отца, сэра Осберта Пика. Когда Блейк вскоре после войны побывал в их йоркширском поместье, депутат от тори сам вызвался сообщить ему, что никакие перспективы брака им не светят, хотя молодые люди, по-видимому, ни о чем подобном и не помышляли[540].

Куда больше Блейка волновало (рассказывает он в автобиографии), что британские власти приговорили его к сорока двум годам тюремного заключения, а Филби и Бланта отпустили без всякого наказания. Дав в 1964 году признательные показания, Блант умудрился даже сохранить свой рыцарский титул и должность хранителя королевской картинной галереи. Из рыцарей он был разжалован лишь в 1979-м, после того как его публично осудила премьер-министр Маргарет Тэтчер.

Особенно бросался в глаза контраст между отношением к Блейку и Филби. Макмиллан и Дик Уайт договорились в 1963 году предложить Филби «иммунитет против судебного преследования в обмен на исчерпывающие признания и безоговорочное сотрудничество», — пишет Бен Макинтайр, уточняя: «Ничего подобного не предлагалось Джорджу Блейку, но на то он и Блейк, иностранец и не джентльмен»[541]. В итоге дело обернулось иначе, но Филби все равно остался в выигрыше. В 1961 году Николас Эллиотт выманил Блейка из Ливана в Британию, где его арестовали и посадили в тюрьму. А два года спустя, вновь оказавшись в Ливане в связи с расследованием другого предательства, Эллиотт словно дал молчаливое благословение на побег своего давнего военного приятеля Филби в СССР[542] (следует добавить, что Филби, зная, как надули Блейка, в Лондон лететь не собирался[543]).

Блейк, наверное, обратил внимание, что Кернкросса не подвергли никакому преследованию, несмотря на исчерпывающие признательные показания, которые он дал сперва следователю МИ-5 Артуру Мартину в 1964 году, а потом — одному журналисту в 1979-м. До старости шотландец с комфортом жил в Италии и на юге Франции и умер в 1995 году, вернувшись в Британию, в деревне Херфордшир, когда ему исполнилось восемьдесят два[544].

Кальвинисту из эгалитарных Нидерландов эта избирательность наверняка казалась особенно несправедливой. Блейк ворчал, что Филби и Блант избежали наказания отчасти потому, что оба были англичанами, и, кроме того, членами истеблишмента, хотя, казалось бы, с точки зрения британцев заслуживали за свои деяния большего, а не меньшего порицания. Я же, с другой стороны, не принадлежал к истеблишменту, был иностранцем и, следовательно, легко становился козлом отпущения[545].

Надо признать, что один ключевой пункт Блейк упускает: сам он во всем сознался полиции, а Филби был для этого слишком хитер. «У Блейка сдали нервы», — говорил Эллиотт[546]. Поэтому британцам было проще привлечь его к ответственности. Однако Филби частично признался, сказав Эллиотту, что некоторое время занимался шпионажем в интересах Москвы. Друзья