Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию - Саймон Купер

class="p1">Считается, что двое из кембриджских шпионов, Джон Кернкросс и Дональд Маклин, помогли изменить ход истории. Кернкросс, «пятый» в кембриджской агентуре, возможно, обеспечил Красной армии победу в битве за Курск, крупнейшем танковом сражении в истории. С 1942 по 1943 год, работая в британском центре дешифровки Блетчли-парк, он передавал КГБ секретные британские расшифровки немецких сообщений. Благодаря этому советская сторона узнала о броне новых немецких танков «Тигр»; Красная армия переместила свои полки, получив подтверждение, что немцы обнаружили их позиции; было также раскрыто местоположение эскадронов люфтваффе, что позволило СССР уничтожить около 500 немецких самолетов перед сражением[507].

С 1945 по 1948 год Маклин, будучи дипломатом в Вашингтоне, передал Москве ряд важнейших секретов Запада: о применении урана в атомных бомбах, о содержании переговоров Черчилля и Рузвельта в военное время, о позиции англичан и американцев на Ялтинской конференции в феврале 1945 года, о масштабах американского атомного арсенала и переговорах по созданию НАТО. Советскому Союзу, судя по всему, эти сведения пригодились. Биограф Маклина Роланд Филипс называет его «самым значимым шпионом века»[508].

Но Кернкросс с Маклином были исключением из правил. Едва ли не все остальные шпионы их поколения сыграли гораздо меньшую роль. Даже их соратники двойные агенты Филби и Берджесс, передавшие недюжинную долю секретов своей страны, в итоге сетовали, что СССР так этими материалами и не воспользовался. Многие британские документы, которые Берджесс передал КГБ, не были даже переведены на русский язык. То же самое, по-видимому, касается и большей части из тысяч документов, переданных кембриджскими шпионами. Первые советские кураторы Маклина порой жаловались, что не успевают даже сфотографировать весь раздобытый им материал[509]. После их исчезновения — вероятно, в ходе чисток конца 1930-х годов — в Лондоне, по меньшей мере в течение нескольких месяцев накануне Второй мировой войны, не было ни одного советского агента, которому бы «кембриджская пятерка» могла передавать разведданные. Так, в начале войны британские шпионы вновь на полгода оказались предоставлены самим себе[510].

Когда Блейк работал на Москву в 1950-е годы, КГБ оберегал его конфиденциальность, строго ограничивая использование отправляемых им материалов. Арсений Тишков, старший офицер КГБ, писал начальникам отдела в апреле 1954 года: «О предложениях по работе с данным материалом докладывать мне, все меры по данному вопросу будут осуществляться исключительно с моего разрешения»[511]. Неизбежно задаешься вопросом, каким же количеством разведданных Блейка Москва все же воспользовалась — помимо имен агентов, которых он выдал.

В шпионаже всегда возникает одна проблема: к собственным коллегам шпионы часто относятся подозрительнее, чем к врагу. Предателя можно завербовать, но вот доверять ему?

КГБ всегда опасался, что золотой двойной агент вроде Филби — подсадная утка англичан. Когда он или другой британский предатель передавал невероятно качественные и подробные сведения и выходил сухим из воды, советская сторона склонялась к выводу, что это западная дезинформация, быть может, часть какой-то гениальной двойной игры. Кристофер Эндрю пишет о «кембриджской пятерке», члены которой были завербованы СССР в 1930-е годы: «КГБ признал потом, что они самая действенная иностранная агентура за всю историю службы». Однако далее уточняет:

В октябре 1943 года Центр [КГБ] оповещал лондонскую резидентуру, что теперь все стало очевидно: члены «пятерки» изначально были двойными агентами, выполнявшими распоряжения СИС и МИ-5. Трудно представить себе более нелепый фарс за всю историю советской разведки, чем когда Центр направил в Лондон восьмерых соглядатаев, ни один из которых не говорил по-английски, чтобы те выследили «пятерку» и других якобы подставных агентов и разоблачили их встречи с несуществующими кураторами из МИ-5[512].

Даже когда советская сторона доверяла полученной от шпиона информации, переданные сведения часто терялись. Иногда портфели с информацией из Британии бывали колоссального объема. Иногда разведданные разбивали на части, искажали или отправляли в утиль по мере того, как их передавали все более высокому начальнику в КГБ. Прожив некоторое время в Москве, Блейк, разумеется, стал это понимать. В 1999 году он рассказал голландскому журналисту Гансу Олинку о книге, не упомянув ее названия, которую высокопоставленные офицеры ЦРУ написали совместно с офицером КГБ. Авторы (вероятно, речь шла о книге «Поле боя Берлин» Дэвида Э. Мерфи, давнего куратора Блейка Кондрашова и Джорджа Бейли) пришли к выводу, что о противнике советской стороне было известно гораздо больше, чем западным державам. Тем не менее Блейк добавлял:

Разве что им часто не удавалось воспользоваться этой полезной информацией, потому что в рамках своей собственной — как бы это сказать? — ограниченной картины мира они не хотели верить тому, о чем там сообщалось… Они хотели видеть лишь то, что им было угодно. Если информация не соответствовала их представлениям, они не желали ее использовать[513].

В таком менталитете он винил саму советскую систему:

Русские благоговеют перед начальством, и чем выше начальник, тем больше его уважают и боятся. И если разведслужба давала информацию, выходившую за рамки концепции руководства, то ее либо не передавали выше, либо редактировали так, чтобы она в эту концепцию вписывалась. Поэтому достоверной информации начальник не получал никогда.…И этот принцип распространялся на всю систему: нельзя давать сведения, которые не порадуют руководство… Это зеркало всего общества[514].

Эта советская особенность объясняет, почему Сталин проигнорировал, быть может, самые ценные разведданные Второй мировой войны. В 1941 году о скором вторжении Германии в Советский Союз Кремль предупреждали несколько источников, в том числе Маклин из Лондона и резидент СССР в Токио Рихард Зорге. «Еженедельная сводка политических разведданных, собиравшаяся [британским] Министерством иностранных дел, обращала внимание на [германское] вторжение за два месяца до его начала, — пишет Роланд Филипс. — Когда за несколько недель до нападения Сталин вдобавок к информации, уже несколько месяцев поступавшей к нему из открытых и тайных источников, узнал, что на вторжение намекает посол Германии в Москве, он сказал: „Теперь дезинформация достигла посольского уровня!“»[515]

В частности, 15 мая Зорге предупреждал, что нападение намечено на 20–22 июня. Но информация Зорге расходилась с мнением начальства: Сталин тогда еще был союзником Германии. Поговаривали, что Гитлер — единственный, кому Сталин доверял. После очередного предостережения Зорге он сбросил шпиона со счетов как «подонка, опекающего в Японии мелкие фабрики и бордели»[516]. 21 июня британский посол в Москве Стаффорд Криппс предостерегал, что вторжение начнется на следующий день[517], и тем не менее оно застало СССР врасплох. Миллионы советских граждан остались бы живы, если бы Сталин поверил своей разведке.

Как признавал Блейк, преемники Сталина тоже игнорировали