Василий Мудрый - Николай Иванович Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выбор матери пал на бойкую и языкастую малышку Зину. Вечером они тихонько вышли на улицу, наняли извозчика и подъехали к почте. Заглянули в окошко, увидели, что дежурит там симпатичная молоденькая телефонистка, постучали и вошли.
— У вас что-то срочное? — взглянув на обеих, устало спросила она.
— Детонька, надо позвонить вот по этому номеру одному человеку, — волнуясь, произнесла Феодосия Алексеевна, протянув ей клочок бумаги, оставленный мужем. Та, взглянув на него, изменилась в лице:
— Я не могу вас соединить. Это такой номер, ну… короче, у меня могут быть неприятности…
— Детонька, дороженькая моя, тут судьба хорошего человека решается, его детей. Все от тебя зависит. Вот, возьми, Бога ради, — Феодосия Алексеевна со слезами протянула девушке золотые сережки, подаренные мужем.
Морально-этические проблемы телефонистку, видимо, особо не стесняли, и «обмен» тут же состоялся. Феодосия Алексеевна произнесла по телефону ключевую фразу, ставшую катализатором дальнейших событий…
На защиту друга-партизана горой встали обучавшиеся тогда в Москве К.П. Орловский, другие соратники и отвели беду. Вот после этого и родился рапорт об увольнении из органов. Можно лишь только чисто умозрительно представить себе, какой болью в душе Василия Коржа все это отозвалось!
Действительно, разобрались тогда на самом верху, реабилитировали Василия Коржа вчистую, вернули боевые ордена, а затем (с «чужих» и недобрых глаз подальше) назначили уже пенсионера НКВД с двадцатилетней выслугой директором крупного зерносовхоза «Кропоткинский», что в Краснодарском крае. Не в его характере было копить и таить обиды, строчить «кляузы». Ведь самому себе и делу он никогда не изменял.
…В тот день слуцкие ребятишки как всегда беззаботно танцевали возле дома Коржа под звуки испанского патефона, и лишь Леня, первым увидев входящего в их дворик отца, радостно выкрикнул:
— Ура! Наш папка вернулся! — и кинулся его обнимать.
Выглядел Корж усталым и похудевшим, через плечо у него были перекинуты возвращенное ему испанское ружье и котомка, как оказалось, с сухарями — «ржаными тюремными калачами».
После того как утихли первые восторги, посмотрел он ласково на своих маленьких Коржей, усмехнулся, потрепал каждого по головке и осевшим голосом произнес:
— Здравствуйте, дорогие мои! Вот видите, хоть и честный человек ваш папка, а довелось и ему в тюрьме побывать. Страшное это дело! Так что не конфеты я вам на этот раз принес. Разбирайте-ка сухарики, попробуйте вкус и запах тюрьмы. Это меня в дорогу так «снарядили». Пойдемте в хату…
Щедро раздав всем родным и близким чуть было не конфискованные подарки из Испании, Василий заглянул в Красной Слободе и в дом Надежды Ярошени, вдовы погибшего друга Степана. Вручил ей гостинцы, деньги, пообещав проявлять заботу о ней и ее маленькой дочке Вере…
Потом убыл Корж вместе с семьей в Краснодарский край. Забот у Василия Захаровича было тогда невпроворот. Хозяйство ему досталось пошлине гигантское. Только успевай поворачиваться. Ведь по скромным полесским масштабам это была, по существу, целая волость: 18 тысяч гектаров пшеницы. Кругом сплошь колосья, да небо. В совхозе «Кропоткинский» пять отделений было — это более тысячи человек; десятки комбайнов, почти сотня тракторов. С таким обилием сельхозтехники он еще не сталкивался, и надо было ударно осваивать новые технологии. Одним из отделений совхоза руководил, кстати, прибывший на Кубань вместе с Коржом белорусский партизан Александр Далина.
Чуткий и внимательный к людям директор знал почти каждого казака в лицо и по имени-отчеству. Хоть и не местным был Василий Захарович, но чувствовалось в нем нечто неистребимо казацкое, мудрое, степенное, доброе, сильное. И народ, несмотря на нездешний его говорок, признавал Коржа своим. А это дорогого стоило.
Вставал Василий Корж обычно в четыре утра и энергично делал утреннюю физзарядку. Потом дети поочередно поливали его из ковша ледяной колодезной водицей, и, взбодрившись, он тотчас же ехал на фермы, в тракторные бригады, где вникал во все мелочи, помогая людям и словом, и делом.
Шел Корж по станице, встречал малых детишек казацких, останавливался обычно, здоровался и по-доброму, как взрослого, каждого из них спрашивал:
— Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек! Как зовут Вас? Петя, говорите? А чьего Вы рода Петр, как Вас по батюшке-то величают? Васильевич, говорите? Отец Ваш, стало быть, Василий, как и я? А как Вы, Петр Васильевич, в школе учитесь? С тройками? Ну, братец, тройки надо исправлять, Вам ведь в будущем отцу помогать. А он комбайнер у нас знатный, сам долго учился только на «отлично», так что грех Вам его подвести. Правда?
И так вот, вроде невзначай, по-свойски, беседовал он с каждым маленьким станичником, наставляя его на путь истинный. Детей он любил всей душой, называя их «нашим молодым подлеском». Несмотря на острую нехватку времени, ему нравилось с ними возиться, когда выдавалась свободная минутка…
Многим трудно было понять, а когда же директор «Кропоткинского» отдыхать успевает? Ведь он всегда среди людей с их нуждами и чаяниями! Пленяла в нем казаков, кроме всего, крестьянская сметка и хватка, любовь к земле, к запаху пашни, созревающего хлеба, навсегда впитанная Коржом еще с детства.
Самой горячей и радостной порой в тот год была уборка. Урожай выдался невиданный, просто баснословный, в один миллион пудов пшеницы, перекрывший все плановые показатели. Казаки ликовали и поздравляли Василия Коржа с таким невиданным ранее успехом. А он скромненько так, с хитрецой, им отвечал:
— Ну, что вы, хлопцы! То сам Господь Бог, да вы всем гуртом сподобили! Я-то здесь причем?
Хотя было ему, конечно, радостно и приятно, чего уж тут говорить. А совхозные тракторы тем временем готовили землю под озимь — работы и хлопот хоть отбавляй. Все шло своим бесконечным, раз и навсегда заведенным крестьянским чередом…
Но тревожили Коржа и другие заботы. Как там дома, в Белоруссии? Много мыслей на сей счет роилось у него в голове. Но главная из них — о роковой неизбежности новой схватки с Германией. Путь продвижения нацистской машины агрессии Корж отмечал на карте, висевшей у него в кабинете. По его прогнозам, следующей могла быть Польша.
А он ведь вне родных мест, вне земляков себя не видел, чувствуя как практик и аналитик неизбежное приближение войны, огненное
