Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла

Лицо Кузьмы Алтынова было запрокинуто. И взгляд своего единственного глаза он вперил в кота. Глядел на него, не отрываясь.

Когда-то в одной из книжек, имевшихся в уездной библиотеке, Иванушка вычитал словечко «левитация». Оно означало фантастическую способность живых существ летать по воздуху, но, конечно, тогда купеческий сын ни на миг не поверил, что подобное возможно. Ну, не был же он и в самом деле Иванушкой-дурачком! И вот вам, пожалуйста: мало того, что его дед левитировал давеча, когда перемещался в воздухе над землёй. Так теперь купец-колдун ещё и заставил левитировать кота. Хотя — Кузьме Алтынову это явно давалось нелегко. Вся его скрюченная фигура с несуразно отросшей рукой выражала крайнюю степень напряжения. А на согбенной спине широко разошлась прореха: сделанный каким-то острым орудием разрез. И сквозь эту дыру, располагавшуюся над левой лопаткой деда, Иванушка снова разглядел замаскированную кем-то смертельную рану.

— Дедуля, — прошептал купеческий сын — говорить громко он опасался, как если бы лишнее колебание воздуха могло прервать немыслимое парение Эрика в воздухе, заставить его всё-таки врезаться в дерево, — опусти его на землю! Пожалуйста!

И Кузьма Алтынов сделал даже больше, чем его просил внук: не просто вернул кота на землю — плавно перенес его по воздуху к самым ногам Иванушки. И бережно опустил на траву. Эрик ошалело встряхнулся, как если бы на него только что выплеснули ковш ледяной воды. А потом запрокинул голову и уставился — не на своего хозяина, а на уродливую фигуру купца-колдуна.

«Интересно, — спросил сам себя Иванушка, — что может думать кот обо всех этих мертвецах-калеках? О девице с одной рукой, которая чуть было не убила его? О горбатом одноглазом мужике, который заставил его летать по воздуху? Кот может решить, что он сошел с ума? Или нет?»

Однако котофея, похоже, все эти странности совсем не занимали. Он фыркнул и отвел взгляд от купца-колдуна, словно бы говоря: подумаешь, ничего особенного. А потом — поразительное дело! — уселся на землю и с самозабвенной тщательностью принялся вылизываться.

Иванушка облегченно выдохнул — он только теперь понял, как долго задерживал дыхание. А потом перевел взгляд на своего деда — окинул взглядом его всего, от согбенной спины и до руки с множеством локтей. И — снова едва не забыл дышать, когда увидел, как на сей раз переменилась эта рука.

2

К голове Зины прилеплялось теперь не подобие пуповины. И даже не мнимая кровяная колбаса. Всего за пару минут рука Кузьмы Алтынова совершенно обесцветилась — стала походить оттенком на шляпку бледной поганки. Ладонь, что накрывала голову Зины, стала полупрозрачной. И сквозь неё частично просвечивали черные волосы поповской дочки. А пальцы купца-колдуна и вовсе были почти не видны — походили на истаявшие кривые сосульки на мартовском солнце.

Впрочем, говорить — устами Зины Тихомировой — Иванушкин дед пока еще мог.

— Силы мои на исходе, Ванятка, — прошелестел он. — Так что не стану рассусоливать. Ежели ты понял, что заставило меня вернуться, то поймешь и остальное.

И дальше он говорил так тихо, что Иванушке пришлось целиком обратиться в слух, чтобы разбирать его слова. Что, возможно, было и к лучшему: так он мог не всматриваться в пергаментное лицо Зины. Не ужасаться его омертвелости. И не думать о том, что всё, с ней произошедшее, лежит на его совести.

Сказанное дедом отчасти подтвердило догадки Иванушки. Но во многом — стало для него полным откровением. И он в изумлении покачал головой, когда дослушал Кузьму Алтынова.

— Так ты понял меня? — спросил купец-колдун. — Скоро зайдет солнце, и мне пора уходить. Я не могу ждать.

— Я понял, — кивнул Иванушка — и обернулся к деду, вгляделся в его настоящее лицо. — И готов исполнить всё то, чего ты требуешь, дедуля. Но не мог бы и ты сделать для меня кое-что?

— Вернуть твою подругу к жизни я не могу, — едва слышно прошелестел Кузьма Алтынов. — Не смог бы, даже если бы и захотел.

«А ты еще и не хочешь этого делать, дедуля! — подумал Иванушка. — Ну, да ладно! Если Бог даст, я и сам с этим управлюсь».

— Я хотел о другом попросить, — сказал он. — Скажи мне, где сейчас батюшка? Тебе ведь это известно? Ты сказал мне: я снова его увижу, когда сделаю, как ты велишь. Но я должен знать: с ним ничего плохого не случилось? Ты говоришь, что я должен без промедления уходить отсюда, но я не уйду, пока этого не узнаю.

Кузьма Алтынов что-то ответил внуку. Но так тихо, что Иванушка опять повернулся к Зине — надеясь по движениям её губ понять, что скажет ему дед.

— Дедуля, я не разобрал! Повтори, пожалуйста! — попросил он.

Однако его дед ничего ему не повторил. Его рука цвета бледной поганки отпала вдруг от головы Зины — с почти непристойным чмоканьем. А потом начала очень быстро, сустав за суставом, втягиваться в черный пиджачный рукав купца-колдуна. И только слышались частые сухие щелчки, когда очередной локоть входил в дедово плечо.

— Дедуля, нет! Погоди! — воскликнул Иванушка.

Но он уже и сам понял, что «годить» его дед не станет. Солнце вот-вот должно было закатиться по-настоящему, и, стало быть, Кузьме Алтынову всего ничего оставалось пребывать в более или менее человеческом облике. Эрик перестал, наконец, намывать морду лапой — снова вперил взгляд своих желтых глазищ в купца-колдуна. А тот крутанулся на месте — повернулся к внуку спиной, на которой зияла прореха. И прыгающей походкой устремился прочь.

Кузьма Петрович больше не левитировал — удирал некрасивой, какой-то крысиной побежкой. И бежал он в сторону алтыновского склепа, витражное окно которого переливалось многоцветным сияньем в лучах низкого солнца. Иванушка, пожалуй, легко мог бы догнать деда — если бы захотел. Однако у купеческого сына имелись дела поважнее.

3

Иванушка бросил наземь бесполезный для него сейчас шестик-махалку. И кинулся к Зине.

Поповская дочка лежала на земле всё в той же позе: руки вытянуты вдоль туловища, ноги в порванных чулках отведены чуть вбок — в точности как тогда, когда Иванушка запнулся о них. Купеческий сын хотел было одернуть на Зине юбку — прикрыть её ноги. Но тут же решил: сейчас не до подобных пустяков. Он и без того потерял непозволительно много времени, разговаривая через Зину с дедом. И, если его расчеты не оправдаются, если он, Иван Алтынов, не спасет девушку, которую любит — как он, спрашивается, станет жить дальше? При условии, конечно, что это дальше у него будет.

Иванушка подхватил Зину за подмышки, рванул с земли вверх — поднял на вытянутых руках. И тут снова подала голос лазоревая — купеческий сын ухитрился почти позабыть про неё!

— Она уже не станет прежней, — выговорила девица-кукла с совершенно человеческой — злорадной — интонацией. — Теперь у тебя есть только я.

Иванушка ощутил, как по спине у него потек пот. И, уж конечно, не от напряжения физических сил. Зина весила пуда три, не более. Мешки с мукой в алтыновских лавках и то были тяжелее. А их купеческий сын поднимал легко, играючи. Холодный пот прошиб Иванушку, когда он заглянул в пергаментное лицо Зины. Только глаза — черные, блестящие, — еще напоминали на этом лице о Зине прежней. О девушке, которую он любил. И ясно было: когда наступит настоящий, не мнимый закат, от неё не останется и этого.

Но пока что глаза эти смотрели на Иванушку, отображая мольбу, надежду, ужас — и что-то еще. Что-то новое, чего раньше в них не было. Говорить поповская дочка явно не могла: только купец-колдун мог заставить шевелиться её серые губы. Однако Иванушке и не требовалось, чтобы она говорила.

— Потерпи, Зинуша, — прошептал он. — Сейчас мы всё исправим.

Держа безмолвную Зину на весу, он почти бегом устремился к лазоревой. Зина болталась у него в руках даже не как марионетка с обрезанными нитками — как мокрая рубаха на бельевой веревке.