Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла

— Эрик, нет! — закричал Иванушка.

Он и самому себе не мог сказать, что ужаснуло его сильнее — то, что его кот рвет когтями Зину (А вдруг именно она — настоящая Зина?), или то, что Эрик вот-вот будет задушен. Если, конечно, девица в лазоревом не исхитрится одной рукой переломить ему шейные позвонки.

Рыжий на крик своего хозяина не среагировал никак — продолжил когтить лазоревую. Даже не попытался высвободиться из её единственной руки. При этом на шелковой ткани нарядного платья не проступило ни единой капли крови.

— Не надо, Эрик! — снова крикнул купеческий сын и бегом устремился к сцепившейся парочке — девушке с котом.

Однако до них он не добежал — шагов десяти. Его ноги зацепились вдруг за что-то. Иванушке показалось: его ударили по ногам подсечкой — с таким грязным приемчиком он сталкивался, когда в детстве ему случалось драться с соседскими мальчишками на Губернской улице. И купеческий сын с размаху грянулся оземь — почти пропахал носом землю возле какого-то покосившегося деревянного креста. Шестик-махалка выпал у него из рук и чуть откатился в сторону. Но Иванушка даже не попробовал его поднять — так ошеломило его зрелище, открывшееся ему.

Иванушка понял, почему он упал: споткнулся о ноги лежащей на земле Зины в белом. Юбка её задралась до колен, и купеческий сын увидел порванные в нескольких местах тонкие белые чулки на Зининых ногах — приличные девушки и летом без чулок не ходят. И с одной её ноги свалилась туфелька, наверняка — тогда, когда Иванушка запнулся об эту ногу. Хотя — он был почти уверен, что совсем даже не запнулся. Девушка с пергаментным ликом сумела каким-то образом дать ему подножку. Однако вовсе не это по-настоящему изумило купеческого сына.

Он понял, что зрение обмануло его не только тогда, когда он принял прыжок Эрика за солнечный высверк. Он допустил ошибку еще и до этого — когда решил, что Зину в белом что-то пригвоздило к земле. Он даже подумал тогда мимолетно: это его дед, Кузьма Петрович, выметнул вперед свою многосуставчатую руку — чтобы добраться до девушки с пергаментным лицом. И насчет руки-то Иванушка попал в точку: эта рука и вправду тянулась сейчас к Зине в белом, соединяя её с одноглазым купцом наподобие несуразно толстой пуповины. Однако рука эта протянулась не к животу девушки в белом: коричневая ладонь Кузьмы Алтынова облепила её голову — чем-то похожая на монашеский клобук. При этом ладонь одноглазого купца вся ходила ходуном — словно плавала в бурлящей воде.

И тут снова завопила Зина в лазоревом:

— Отцепись от меня, тварь! Я сверну тебе сейчас башку!

Теперь в этом голосе не ощущалось ни слезливых ноток, ни сходства с настоящим голосом Зины. Такой неистовой злобы Иванушка никогда в жизни не улавливал в голосе своей подруги детства. А почти задушенный Эрик продолжал рвать когтями однорукую девицу — он всегда был упрямым зверем, не умел отступать и уступать. И — его усилия принесли наконец-то зримый результат. Хотя совсем не такой, какого мог ожидать Иван Алтынов.

Из прорех в лазоревом платье, проделанных кошачьими когтями, полезло вдруг что-то грязно-белое, напоминающее корпию. Иванушка потратил две или три секунды на то, чтобы понять: это набивка, какую используют в детских игрушках! Когда-то у купеческого сына было много таких — для рождественской елки. И он частенько интересовался, что там у них внутри — у этих матерчатых снеговиков, медведей, румяных купчих и жар-птиц с мясистыми крыльями.

— Эрик! — Иванушка вскочил на ноги, подхватил с земли свой шестик с тряпицей. — Брысь от неё! Она — не человек!

Впрочем, Рыжий-то, похоже, уразумел это куда раньше своего хозяина. Потому и дрался теперь так яростно с куклой в лазоревом. Вот только — в драке этой он явно проигрывал. И бессмысленно было кричать ему: «Брысь!» Однорукая держала его мертвой хваткой. Котофей почти что уже и не хрипел — издавал только едва слышное свистящее сипение. Но когтить лазоревую всё равно продолжал, хоть и явно из последних сил.

Иванушка снова воздел над головой руку с шестом — но снова не успел превратить его в импровизированное копье. Ибо тут вдруг заговорила Зина в белом — девушка с пергаментным лицом, лежавшая на земле.

— Ну, здравствуй, — выговорили её тонкие серые губы, — Ванятка на белой лошадке!

2

Не то, чтобы Иванушка вспомнил этот голос. В детстве голоса всех взрослых людей звучали для него почти что одинаково. Но — только один человек на свете мог называть его так. И сама Зина никогда не именовала его Ваняткой.

— Дедуля, — произнес Иванушка быстро, — помоги мне! Если можешь — спаси Зину! — И он снова сделал замах своим шестиком-копьем — надеясь, что своего кота он сумеет спасти сам.

— Погоди! — прошелестела голосом его деда Зина в белом. — Не делай ничего. Убьешь эту нечисть — и девица тоже погибнет. Здесь — колдовство, которое мне не отменить.

Иванушка знал значение слова дилемма. И — он любил Зину, довольно уже было наводить тень на плетень. Однако Эрик уже и сипеть перестал. Рыжий кот погибал от удушья — хотя так и не отцепил когти от твари в лазоревом платье. Но висел он на ней уже безжизненно — как пустой рогожный мешок. Не когтил больше лазоревую своими задними лапами — на одной из которых Иванушка видел такой знакомый белый браслет. А в воздухе вокруг этих двоих крутились мелкие клочки кукольной набивки.

— Я не стану её убивать, — прошептал Иванушка.

И метнул свой шестик.

— Не смей! — услышал он позади себя голос (Зины) деда Кузьмы Петровича.

Но махалка уже врезалась в левое плечо твари в лазоревом, выбив еще несколько грязно-белых обрывков. Мнимая Зина повалилась на спину и несколько мгновений еще продолжала стискивать горло Эрика. Но потом пальцы её единственной руки все-таки разжались, и Рыжий упал на траву рядом с её изорванным боком. От Иванушки она была саженях в пяти, но купеческий сын не решался преодолеть эти пять саженей. Стронуться с места означало бы — выпустить из виду другую Зину. Настоящую, хоть и не казавшуюся теперь живой. Ту, чьими устами говорил с ним сейчас его дед. Ту, которую любил он, купеческий сын и внук Иван Алтынов.

— Ты меня ослушался, — выговорил Кузьма Петрович, в шелестящем голосе которого ощущалось одно только удивление.

Однако Иванушку не обмануло отсутствие гневных интонаций в дедовом голосе. Рука, которая охватывала голову Зины в белом наподобие клобука, перестала ходить ходуном и словно бы налилась чёрной кровью. Она больше не казалась гигантской пуповиной или несуразно удлинившейся конечностью какого-нибудь старого эфиопа. Теперь она походила на немецкую кровяную колбасу — какой, среди прочего, торговали в алтыновских лавках. Только колбаса эта была таких размеров, что вполне могла бы удовлетворить аппетиты даже великана Гаргантюа, книжку о котором Иванушка читал в уездной библиотеке. Уж конечно, принести домой такую срамную книжицу он не решился бы ни за что.

— Прости, дедуля, — выговорил Иванушка, кося одним глазом на распотрошенную куклу в лазоревом платье и на своего кота.

Рыжий лежал, не шевелясь. Но и однорукая тварь тоже была неподвижна — не пыталась больше душить Эрика. Лучи заходящего солнца — в который уже раз заходящего — подсвечивали их с одной бока. Так что и кот, и мнимая девица казались подобием ярмарочных скоморохов, облаченных в половинчатые двухцветные костюмы.

3

— Я прощаю тебя, — сказал Иванущкин дед, голос которого больше не шелестел, а словно бы сыпался — как песок в стеклянных часах. — Купец первой гильдии и не должен плясать под чужую дудку. Его право — поступать, как ему подскажут разум и долг.

«Я не купец первой гильдии», — хотел было возразить Иванушка. Но тут страшное подозрение ударило его с такой силой, что он едва не начал задыхаться, как его рыжий кот минуту назад.