Глубокая печаль - Син Кёнсук

– Каждый раз, когда ты отталкиваешь меня, мне становится трудно даже разговаривать с людьми. Я слышу голоса, но что именно хотели мне сказать, не могу понять. Все время какая-то рассеянность. Если так будет продолжаться и дальше, кажется, я не смогу больше ничем заниматься. Слушаю ли музыку, перехожу ли дорогу на светофоре, стираю ли… Кажется, я все перезабыла, как надо это делать. Да, пусть так. Но если ты будешь и дальше так обращаться со мной, то в один прекрасный день я забуду и как ездить на поезде, и как ходить в магазин – просто потеряю себя.

«Неужели эта женщина так сильно любит меня?» – удивился Ван и растерянно посмотрел на небо.

С виду казавшаяся спокойной – Ван это прекрасно знал, – она укрылась в труднодоступном месте души, известном только ей одной, которое никто не может потревожить. В какой-то момент ему показалось, что ее душа так похолодела, что от нее отскакивают осколки льда: «И все же, неужели она так любит? Если она скажет, что хочет выйти за меня замуж, что сказать в ответ?»

После того как в кромешной ночной тьме, вслед за матерью, пришлось бежать из Исырочжи, письма для Ынсо, отправленные Ваном из города, получал ее отец и прятал от нее. И вот однажды все эти письма, спрятанные когда-то отцом, мать Ынсо достала и как есть отдала дочери. А когда отдавала, сказала:

«Тот, кто получил много ран, мстит тому, кто находится непосредственно рядом с ним, – а потом еще добавила: – Хватит уже писать письма».

Когда Ван узнал об этом от Ынсо, то удивился, что это сказал не отец, а ее мать. Ван хорошо помнил мать Ынсо. Это была женщина, которую время от времени бил муж; он начал ее бить после того, как она ушла из дому, а потом вернулась.

Это была женщина, которую даже Ынсо не называла матерью, хотя бы и невзначай. Именно поэтому Вану показалось странным и он был удивлен, что эти слова сказал не кто иной, а эта женщина. После этого он решил писать письма не на домашний адрес Ынсо, а ее знакомой. Даже переписка доставалась им с такими трудностями. Неужели и теперь Ынсо скажет, что хочет выйти за него замуж?

Душа Вана похолодела: «Не хочу, чтобы мое имя, в какой бы то ни было ситуации, жители Исырочжи произносили с оскорблением, хотя бы даже устами матери Ынсо». Раздумывая то над одним, то над другим, Ван начал раздражаться и быстро закрыл глаза.

Казалось, Ван только и делал, что лежал на траве, но через некоторое время неожиданно взял Ынсо за руку.

– Что мне нужно сделать для тебя?

Молчание.

– Ты мне скажи. Что мне нужно сделать, чтобы тебе было хорошо?

Молчание.

– Опять будешь молчать?

– Если сказал, что будешь звонить, звони.

– Что?

В темноте Ынсо повернула голову к Вану. Он не знал, что ответить, и усмехнулся:

«Всего лишь и надо-то позвонить?»

– Сказал, что позвонишь, а сам не звонишь, время идет, и мне так тяжело ждать твоего звонка, что кажется, что я вот-вот умру. Понимаешь ли ты это? А я-то проверяю, вдруг неправильно положила трубку, поднимаю и снова кладу ее, боюсь, что не услышу твоего звонка, и не делаю ничего, что бы могло его заглушить.

Думаешь, только один раз тебя так ждала? Однажды, пока ждала звонка – только одного-единственного звонка, – услышала, как работает холодильник, и тогда выдернула провод холодильника из розетки. Пока жду тебя, не могу делать ничего другого.

А когда раздавался телефонный звонок, но это был не ты, рушились все мои надежды, до такой степени, что мне хотелось презирать того, кто в тот момент позвонил мне.

– Ынсо!

– Да, я стала такой. – И подумала: «Я стала такой. Из-за тебя хочу умереть, из-за тебя мне не хочется жить. – Ынсо прикусила губу. – Если ты скажешь, что позвонишь через пару дней, я уже с того момента ничего не могу делать, потому что жду твоего звонка. А все остальное только раздражает меня.

Ты даже не обещал со мной встретиться, только всего лишь и сказал, что позвонишь, а я начинаю думать, что бы мне надеть, не подстричься ли мне, не подровнять ли ногти, так и провожу время в этой суете.

Кое-что даже произошло со мной однажды. Как-то я шла по улице и увидела наклеенную на стене афишу. Там было написано:

″Любовь – это когда не жалеют времени друг для друга″.

Я сразу же вспомнила о тебе. Ведь с какого-то момента ты перестал уделять мне время. И, стоя перед этой хорошо приклеенной клеем афишей, поняла, что ты меня не любишь. Тогда все и рухнуло в моей жизни – это по сей день продолжается. Да, я стала такой».

Чувства – страшная вещь, слишком уж они мучительны.

Ынсо до боли сжала пальцы рук. Иногда задумывалась, а не получает ли она наслаждение от своего такого мучительного положения? Когда смотрела журналы и видела там стройные ноги иностранных моделей, она смотрела на них глазами Вана. Кроме того, и когда смотрела телевизор – ведь где-то сейчас он тоже смотрит на эту модель, и какие мысли возникают у него в этот момент? Как только ловила себя за этими мыслями, и журналы, и телевизор становились мучением.

«Да, я стала такой. – Ынсо посмотрела на мерцающие над ней звезды. – И вот с такой истерзанной душой, знаешь, что произошло дальше?

Однажды, совершенно случайно, когда я увидела свои глаза в зеркале, я вспомнила, как ты раньше сосчитал мои ресницы и сказал: ″Сорок две!″

Каждый раз, вспоминая это, всего лишь от одной этой мысли мне кажется, что я обрела весь мир, и я жила этим. Если уж ты сосчитал ресницы, то ты, без сомнения, любишь меня. Я боялась, что в мое отсутствие ты можешь позвонить, и я уходила от друзей, не посидев с ними и часа, даже выходила из кинотеатра на середине фильма».

– Не понимаю, зачем ты хочешь сломать свою жизнь? – произнес Ван.

Ынсо, недоумевая, посмотрела на Вана: «Что это он такое говорит?»

– Я не сломать хочу, а найти.

– Я не могу стать таким, каким ты придумала меня, и быть достойным твоей заботы.

Молчание.

– Помнишь, ты мне рассказывала о ночном полете?

Молчание.

– Ты рассказала, что когда-то ночью один самолет упал в пустыне. И пилоту, потерпевшему крушение, пришлось ночевать в самом сердце пустыни. Рев шакалов. Холод. Небо ли это или песок, песок