Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

Из книги «В стихах и прозе»

1980–1990

«Я родом оттуда, где серп опирался на молот…»

Я родом оттуда, где серп опирался на молот,а разум на чудо, а вождь на бездумие стай,где старых и малых по селам выкашивал голод,где стала евангельем «Как закалялася сталь»,

где шли на закланье, но радости не было в жертве,где милость каралась, а лютости пелась хвала,где цель потерялась, где низились кроткие церквии, рушась, немели громовые колокола,

где шумно шагали знамена портяночной славы,где кожаный ангел к устам правдолюбца приник,где бывшие бесы, чьи речи темны и корявы,влюблялись нежданно в страницы убийственных книг,

где судеб мильоны бросались, как камушки, в небо,где черная жижа все жизни в себя засосет,где плакала мама по дедушке, канувшем в небыль,и прятала слезы, чтоб их не увидел сексот,

где дар и задумчивость с детства взяты под охрану,где музыка глохла под залпами мусорных зим,где в яростной бурке Чапаев скакал по экрануи щелкал шары звонкощекий подпольщик Максим,

где жизнь обрывалась, чудовищной верой исполнясь,где, нежно прижавшись, прошли нищета и любовь,где пела Орлова и Чкалов летел через полюс,а в чертовых ямах никто не считал черепов,

где солнцу обрыдло всходить в небесах адодонных,где лагерь так лагерь, а если расстрел, ну и пусть,где я Маяковского чуть ли не весь однотомникс восторгом и завистью в зоне читал наизусть;

и были на черта нужны мне поэты другие,где пестовал стадо рябой и жестокий пастух,где странно звучало старинное имя России,смущая собою к нему неприученный слух,

где я и не думал, что встречусь когда-нибудь с Ялтой,где пахарю ворон промерзлые очи клевал,где утро барачное било о рельсу кувалдойи ржавым железом копало заре котлован,

где вздохи ровесников стали земной атмосферой,винясь перед нами, а я перед ними в долгу,где все это было моими любовью и верой,которых из сердца я выдрать еще не могу.

Тот крест, что несу, еще годы с горба не свалили,еще с поля брани в пустыню добра не ушел.Как поздно я к вам прихожу со стихами своими!Как поздно я к Богу пришел с покаянной душой!

Александру Володину

Поздравление с Новым, 1987 годом

Я невызревший плод на урочное блюдо кладу,я еще не пришел, и явиться меня не зовите, –Александр Моисеевич, здравствуйте в новом году,и да будет он годом хороших вестей и событий.

Я не знаю, как где, а в российской беде в кой-то векзахотели сойтись государственность и человечность.Александр Моисеевич, добрый вы мой человек,может, счастье-то все, чтобы в жизни почувствовать Вечность.

Как не верить в нее, когда сквозь тошноту бормотухвечер, снег, Петербург ставят пьесу дворцов и каналов.Александр Моисеевич, мудрый вы мой драматург,неразгаданный брат неудачников и коммунаров.

Я еще не пришел, эти строки еще не сбылись,как заря за окном, несвершенна, робка, новогодня…Александр Моисеевич, я – Чичибабин Борис, –я люблю Вас давно, еще больше люблю Вас сегодня.

Молитва за Мыколу

Молюсь, – и молитва в листве сохранитсябез фальши оттенка, –о том, чтоб не смог улететь за границуМыкола Руденко.

Ему ли в безвестие тесное кануть,пойти на измену?Коль это случится, на сердце и памятья траур надену.

Мы вместе годами сгорали от жажды,хоть не были рядом.О, как мне мечталось обняться однаждыс поэтом и братом!

Ведь, как нам ни тяжко и как нам ни тошно,есть высшее нечто,и дом наш не дом в Конче Заспе, а то, чтонетленно и вечно.

Для Бога несть эллина ни иудея,все родины – майя,но, людям о главном сказать не умея,душа – как немая.

Молюсь, чтобы он до такого не дожил,забыв свою мову,а кто где родился, то там он и долженвзойти на Голгофу.

Что значили мы, то и станется с нами,как стало сегодня,а родина – это Господнее знамяи воля Господня.

О близких молюсь, чтоб очнулись их душиот весточки братской,что нету бездомья теснее и глушесудьбы эмигрантской.

Я образ добра из отчаянья высек,стал кротким и зрящим.«О Боже, – молюсь, – вразуми и возвысь ихнад злом преходящим».

Пока не престану молиться о том я,Мыкола с Раисойне бросятся в неть из родного бездомья,с земли украинской.

Рождество

Да ну и что с того –в Москве или в Нью-Йорке?Сегодня Рождество,и мы с тобой на елке.

Вся в звездах и огнях,вот-вот взлетит, живая,счастливцев и беднягна праздник созывая…

От крови и от слезя слышу и не внемлю:их столько пролилосьв отеческую землю,

что с душ не ототретуже ни рай, ни ад их, –а нищий патриотвсе ищет виноватых.

Вишь, умник да еврей –губители России,и алчут их кровейпогромные витии…

Но им наперекор,сойдя с небес по сходням,поет незримый хоро Рождестве Господнем.

Поет, дары неся,с уверенностью детской,что Тот, кто родился,сам крови иудейской.

Звучит хрустальный звондля сбившихся с дороги:уже родился Они мы не одиноки.

Идем со всех концовс надеждою вглядетьсяв безгрешное лицовселенского младенца.

Когда земная властьс неправдой по соседству,спасение – припастьк Божественному детству.

Не зная наших уз,свободный от одежки,в нас верует Исуси хлопает в ладошки.

Рождественской порой,как подобает людям,мы Божьей детворойхоть трошечки побудем.

Творится явь из снаи, всматриваясь в лица,Господняя веснав нас теплится и длится.

Серебряной вьюгоймир выстиран и устлан,и Диккенс и Гюгородней, чем Джойс и Пруст нам.

В нас радуется Бог,что детская пора есть,от творческих тревогвзрослеть не собираясь.

Нам снова все друзьяи брат горой за братца,и нам никак нельзяот елки оторваться.

Та хвойная весна,священствуя и нравясь,с Руси привезена,а всей земле на радость.

Клубится пар от вод,сияет мир от радуг…А нищий патриотвсе ищет виноватых.

Рим без тебя

Я в Риме, где время клюет свои крохи с камнейседой голубицей, где в прелесть отлились просторы,а римские ночи потемок московских темней:у них на всех окнах прибожно опущены шторы.

На улицах грязно, но Риму и сор не в урон,а русскому глазу он тем еще более близок,ведь надобна ж снедь для воробышков и для ворон.Как набожен сон мой, весь в пиниях и кипарисах!

Но сетует совесть, что снится он мне одному:все горе с тобой не делил ли я поровну разве,и разве сейчас я один без тебя поднимувсе бремя восторга в наполненном чудом пространстве?

Мне грустно и горько, что здесь мне никто не родня,что с кем я, ну с кем я аукнусь на улочках узких, –нежданно-негаданно да и всего на три днясюда я свалился в семерке писателей русских.

Тяжка наша участь, нам если не свой, то злодей,а что у нас плохо, то всё чужаки насолили,а в Риме веселом, как всмотришься в лица людей,никто и не помнит, что некогда был Муссолини.

Спешат работяги, и рот разевает чудак,и ослик с тележкой хвостом говорит по-тбилисски,и тянутся к небу на многих его площадяхегипетские с иероглифами обелиски.

Я Рим императоров проклял с мальчишеских лет,но дай мне, о Боже, как брата обнять итальянца.Святые и гении высекли жертвенный свет,и римским сияньем мильоны сердец утолятся.

Брожу и вбираю, обвитый с холмов синевой,и русскому сердцу ответствует Дантова лира,и вижу воочью, что разум прилежный с негоскопировал грады всего христианского мира.

Душой узнается, когда я брожу по нему,то пушкинский Питер, то Вильнюс в Литве, то Одесса.Я мрамор Бернини в молитвах святых помяну,не молкнет во мне Микеланджело горняя месса.

И скорбная Пьета в соборе Святого Петрасветлеет в углу, отовсюду слышна и всезрима.Но как эта вечность по-детски родна и щедра,как было бы миру пустынно и немо без Рима.

Хранящий святыни, но не превращенный в музей,он дышит мне в щеки своей добротой тыщелицей, –и что мне до цезарей, что мне до пап и князей?В нем сердце любое Христовой любовью щемится.

О, если не всех, то хотя бы тебя привестина холм Авентина, чтоб Рим очутился под намии стало нельзя нам пастушеских глаз отвестиот вечного стада с деревьями и куполами.

Нам ангел Мариин помашет на рынке рукой,к нам дух Рафаэля с любовью прильнет на вокзале,а площади Рима, где каждая краше другой,расплещут фонтаны, чтоб мы в них монетки бросали.

Моя там осталась. Так, может быть, скоро с тобойпридем убедиться, что все наши ценности целы,на улицах Рима смешаемся с доброй толпойи Бога обрящем на фресках Сикстинской капеллы.

«Спокойно днюет и ночует…»