Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

Лине Костенко

Лина, вы горимостью святы –    знать, стихии дочь Вы,чьи стихи – как ливень с высоты    на сухие почвы.

Ливень тот – всеслышимая часть    духотворной воли.Вот и дивно мне, что Вы за власть –    ту, что вор на воре.

Не добро поэту защищать,    кто в чинах да в сане, –Вы от них же, ставящих печать,    претерпели сами.

Ведь народ и пастыри – совсем    не одно и то же:гляньте, кто в начальниках засел –    да все те же рожи!

Или все, что связано с Москвой,    Вам – как в горле костка,и, хоть вор, хоть вывертень, да свой –    рассудили жестко?

Где ж просвет? Империи-то нет,    хлебушек-то дорог…Лина, Лина, Вы ж таки поэт,    а не идеолог.

Разве, Лина, разных мы кровей?    Вам на губы перст мой!Наша Русь природней и первей    царской да имперской.

Я при той в задышливой тоске,    не в зачет, что с риском,зло клеймил на русском языке,    Вы – на украинском.

Тот и этот – как сестра и брат,    что роднее нету.Оттого-то я как дурень рад    Вашему привету.

Кровный сын у матери Руси,    русско-украинской,я ее крестительной росы    мускусом проникся.

Как же сыну матерь не любить –    что леса, что степи?Во пиру ее да хмелем быть,    цветом шелестеть бы.

Щедротою житниц и криниц    напитавшись вдоволь,перед милым ликом падать ниц,    как в Полтаве Гоголь.

Уж добро во мне обречено,    лишний час оттикав,но светлы над нежностью речной    Киев и Чернигов.

Городами древними славна    Русь моя – Украйна,а другая русская страна    растеклась бескрайно.

Ей земля у хаты не мила,    канув дымной горсткой, –к шири страсть она переняла    у орды монгольской.

За ту ширь свободой заплатив,    лепотой лебяжьей,грозным царством встала супротив    самое себя же.

Соблазнилась Азиею Русь,    чтобы стать Россией, –сколько помню, столько и молюсь:    Господи, прости ей!

Но, коль позовет на Страшный суд    кроткий счет кукушкин,за царей ответ не понесут    ни Толстой, ни Пушкин.

На одно я в мире обопрусь –    на родное слово,Украина, Киевская Русь –    русскости основа!..

Вот и значит, Лина, что на том,    что на этом свете,мы один и тот же вспомним дом,    материны дети.

В доме том господствовать и клясть    чуждо горней воле.Вот и дивно мне, что Вы за власть    ту, что вор на воре.

Все гордыни – суета сует,    да кому что мило.Вы ж от Бога истинный поэт –    достоянье мира.

«Нам вечность знакома на ощупь…»

Нам вечность знакома на ощупь.Раскрытия тайны не жди.И разве стихи для того, чтобво лжи уличались вожди?

Претит им гражданская слава,в почете пиит иль гоним, –они из другого составаи заняты делом иным.

Душе, что от смуты раскисла,певуче прикажут: «Проснись!» –и жизни без воли и смысла,напомнят про лад и про смысл.

Да только услышит-то кто их?Уж верно, не зэк, не генсек.Сидим у распивочных стоек,не слышим, как падает снег.

Тому, кто о небо оперся,встревоженный вестью с высот,убийственна пошлая пользаи вряд ли в быту повезет.

Борению духа и плотиеще не трубили отбой,и, значит, поэзия противтого, что зовется судьбой.

О, ей бы хоть в ком-то из тысяч,что низкой тщете предались,сподобиться искорку высечьогня, устремленного ввысь!

Но ежели душу заделаобугленным звоном строка,то что ей при этом за делодо Ельцина и Кравчука?

Подводя итоги

Покарауль наш дом,а я пройду по свету:быть может, там найдем,чего в помине нету.

С подножий до высоткруг замкнут и изломан,и снова не везет,как вечно не везло нам.

Не тщась в потопе днейвозобновлять старинку,мы снова всех беднейпри переходе к рынку.

В ответ на зов ещетреньбренькаю на лире,но смутно и нищов сознании и в мире.

Откуда счастье нам?Ведь мы ж не побирушки,как бедный Мандельштамговаривал подружке.

В чаду календаряс прощеньем и виною,вернее говоря,оно у нас иное.

Как верилось душе,когда я был мальчишкой,но в гору лезть ужеприходится с одышкой.

Все книги, что люблю,прочитаны в той рани,и вечер тороплюдля пива и тарани.

О да, я был в адуи прожитые годыфундаментом кладудля внутренней свободы.

Под тяжестью сединя чувствую впервые,что мир сей посетилв минуты роковые.

Не надо, не туши,не думай, что не время, –веселием душиподелимся со всеми.

Уж срок тот недалек,когда любовь и мудрость,раздув свой уголек,воздушно обоймут нас.

Да будет нам щитомдушевная отвагаотшельника, чей домстоит у Карадага.

Ода одуванчику

В днях, как в снах, безлюбовно тупящих,измотавших сердца суетой,можно ль жить, как живет одуванчик,то серебряный, то золотой?

Хорошо, если пчелки напьются,когда дождик под корень протек, –только, как ты его ни напутствуй,он всего лишь минутный цветок.

Знать не зная ни страсти, ни люти,он всего лишь трава среди трав, –ну а мы называемся людии хотим человеческих прав.

Коротка и случайна, как прихоть,наша жизнь, где не место уму.Норовишь через пропасти прыгать –так не ври хоть себе самому.

Если к власти прорвутся фашисты,спрячусь в угол и письма сожгу, –незлобив одуванчик пушистый,а у родичей рыльца в пушку.

Как поэт, на просторе зеленомон пред солнышком ясен и тих,повинуется Божьим законами не губит себя и других.

У того, кто сломает и слижет,светлым соком горча на губах,говорят, что он знает и слышитто, что чувствуют Моцарт и Бах.

Ты его легкомыслья не высмей,что цветет меж проезжих дорог,потому что он несколько жизнейпроживает в единственный срок.

Чтоб в отечестве дыры не штопать,Божий образ в себе не забыть,тем цветком на земле хорошо быть,человеком не хочется быть.

Я ложусь на бессонный диванчик,слышу сговор звезды со звездойи живу, как живет одуванчик,то серебряный, то золотой.

Россия, будь!

Во всю сегодняшнюю жуть,в пустыни городскиеи днем шепчу: Россия, будь –и ночью: будь, Россия.

Еще печаль во мне свежаи с болью не расстаться,что выбыл я, не уезжав,из твоего гражданства.

Когда все сущее нищёи дни пустым-пустые,не знаю, есть ли ты еще,отечество, Россия.

Почто ж валяешь дурака,не веришь в прорицанья,чтоб твоего издалекане взвиделось лица мне?

И днем с огнем их не достать,повывелись давно в наствоя «особенная стать»,хваленая духовность.

Изгложут голову и грудьхворобы возрастные,но я и днем: Россия, будь –и ночью: будь, Россия…

Во трубы ратные трубя, –авось кто облизнется, –нам всё налгали про тебятвои славоразносцы.

Ты ж тыщу лет была рабой,с тобой сыны и дочки,генералиссимус рябойдовел тебя до точки.

И слав былых не уберечь,от мира обособясь,но остаются дух и речь,история и совесть.

В Днепре крестившаяся Русь,чей дух ушел в руины,я вечности твоей молюсьс отпавшей Украины.

Ни твое рабство, ни твой бунтне ставя на весы, яи днем тебе: Россия, будь! –и ночью: будь, Россия!

В краю дремливом хвой и вод,где меркнет дождик мелкий,преображенья твоегождет Радонежский Сергий.

И Пушкин молит со свечой,головушка курчава:«Россия, есть ли ты еще,отечество, держава?»

Вся азбука твоя, звеня,мне душу жжет и студит,но с ней не станет и меня,коли тебя не будет.

Пусть не прочтут моих стиховни мужики, ни бабы,сомкну глаза и был таков –лишь только ты была бы…

В ларьках барышники просты,я в рожу знаю всех самсмешавших лики и крестыс насилием и сексом.

Животной жизни наготада смертный запах снеди,как будто неба никогдаи не было на свете.

Чтоб не завел заемный путьв тенета воровские,и днем твержу: Россия, будь! –и ночью: будь, Россия!

Не надо храмов на крови,соблазном рук не пачкайи чад бездумных не травиамериканской жвачкой.

В трудах отмывшись добелаи разобравшись в проке,Россия, будь, как ты былапри Пушкине и Блоке.

Твое обличье – снег и лед,внутри таится пламя ж,и Сергий Радонежский ждет,что ты с креста воспрянешь.

Земля небес, не обессудь,что, грусти не осиля,весь мир к тебе – Россия, будь! –взывает: будь, Россия!

«Не идет во мне свет, не идет во мне море на убыль…»