Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

Земля Израиль

Так и не понял я, что за земля ты –    добрая, злая ль.Умные пялят в Америку взгляды,    дурни – в Израиль.

В рыжую Тору влюбиться попробуй    жалким дыханьем.Здесь никогда и не пахло Европой –    солнце да камень.

Мертвого моря вода ядовита,    солоно лоно –вот ведь какое ты, царство Давида    и Соломона.

Что нам, приезжим, на родину взяти    с древнего древа?Книги, и те здесь читаются сзади,    справа налево.

Недружелюбны и не говорливы    камни пустыни.Зреют меж них виноград и оливы,    финики, дыни.

Это сюда, где доныне отметки    Божии зрятся,нынешних жителей гордые предки    вышли из рабства.

Светлое чудо в лачуги под крыши    вызвали ртами,Бога Единого миру открывши,    израильтяне.

Сразу за то на них беды волнами,    в мире рассеяв,тысячу раз убиваемый нами    род Моисеев.

Не разлюблю той земли ни молвы я,    ни солнцепека:здесь, на земле этой, люди впервые    слышали Бога.

Я их печаль под сады разутюжу,    вместе со всемимуки еврейские приняв на душу    здесь, в Яд-Вашеме.

Кровью замученных сердце нальется,    алое выну –мы уничтожили лучший народ свой    наполовину.

Солнцу ли тучей затмиться, добрея,    ветру ли дунуть, –кем бы мы были, когда б не евреи, –    страшно подумать.

Чтобы понять эту скудную землю    с травами злыми,с верой словам Иисусовым внемлю    в Иерусалиме.

В дружбах вечерних душой веселея,    в спорах неробок,мало протопал по этой земле я    вдумчивых тропок.

И, с тель-авивского аэродрома    в небо взлетая,только одно и почувствую дома –    то, что Святая.

Когда мы были в Яд-Вашеме

А. Вернику

Мы были там – и слава Богу,что нам открылась понемногувселенной горькая душа –то ниспадая, то взлетая,земля трагически-святаяу Средиземного ковша.

И мы ковшом тем причастились,и я, как некий нечестивец,в те волны горб свой погружал,и тут же, невысокопарны,грузнели финиками пальмыи рос на клумбах цветожар…

Но люди мы неделовые,не задержались в Тель-Авиве,пошли мотаться налегке,и сразу в мареве и блескезаговорила по-библейскиземля на ихнем языке.

Она была седой и рыжей,и небо к нам склонялось ближе,чем где-нибудь в краях иных,и уводило нас подальшеот мерзословия и фальши,от патриотов и ханыг.

Все каменистей, все безводнейв ладони щурилась Господнейземля пустынь, земля святынь.От наших глаз неотдалимахолмистость Иерусалимаи огнедышащая синь.

А в сини той, белы, как чайки,домов расставленные чаркис любовью потчуют друзей.И встал, воздевши к небу руки,музей скорбей еврейских – мукинечеловеческой музей.

Прошли врата – и вот внутри мы,и смотрим в страшные витриныс предсмертным ужасом в очах,как, с пеньем Тор мешая бред свой,шло европейское еврействона гибель в ямах и печах.

Войдя в музей тот, в Яд-Вашем, я,прервавши с миром отношенья,не обвиняю темный век –с немой молитвой жду отплаты,ответственный и виноватый,как перед Богом человек.

Вот что я думал в Яд-Вашеме:я – русский помыслами всеми,крещеньем, речью и душой,но русской музе не в убыток,что я скорблю о всех убитых,всему живому не чужой.

Есть у людей тела и души,и есть у душ глаза и уши,чтоб слышать весть из Божьих уст.Когда мы были в Яд-Вашеме,мы видели глазами теми,что там с народом Иисус.

Мы точным знанием владеем,что Он родился иудеем,и это надо понимать.От жар дневных ища прохлады,над ним еврейские обрядытворила любящая Мать.

Мы это видели воочьюи не забудем днем и ночьюна тропах зримого Христа,как шел Он с верными своимиОтца единого во имявплоть до Голгофского креста.

Я сердцем всем прирос к земле той,сердцами мертвых разогретой,а если спросите: «Зачем?» –отвечу, с ближними не споря:на свете нет чужого горя,душа любая – Яд-Вашем.

Мы были там, и слава Богу,что мы прошли по солнцепекуземли, чье слово не мертво,где сестры-братья ИисусаЕго любовию спасутся,хоть и не веруют в Него.

Я, русский кровью и корнями,живущий без гроша в кармане,страной еврейской покорен –родными смутами снедаем,я и ее коснулся таини верен ей до похорон.

«Не горюй, не радуйся…»

А. Вернику

Не горюй, не радуйся –дни пересолили:тридцать с лишним градусовв Иерусалиме.

Видимо, пристало мнепри таком варьянтедуть с друзьями старымибренди на веранде.

Лица близких вижу я,голосам их внемлю,постигая рыжуюкаменную землю –

ублажаю душеньку.Дай же Бог всем людямтак любить друг друженьку,как мы ныне любим.

Чую болью сердца я:розня и равняя,муза Царскосельская –всем нам мать родная.

Все мы были ранеерусские, а нынеты живешь в Израиле,я – на Украине.

Смысл сего, как марево,никому не ведом –ничего нормальногоя не вижу в этом.

Натянула вожжи – игнет, не отпуская,воля нас – не Божия,да и не людская.

«Что-то стал рифмачам Божий лад нехорош…»

Ефиму Бершину

Что-то стал рифмачам Божий лад нехорош,что не чую в них больше его я,и достались в удел им гордыня и ложьи своя, а не Божия воля.

Наших дней никакой не предвидел фантаст.Как ни долог мучительный выдох,мир от атомных бомб не погиб, так Бог даст,не погибнет от слов самовитых.

Можно верстами на уши вешать лапшу,строить храмы на выпитом кофе,но стихи-то, – я знаю, я сам их пишу, –возникают, как вздох на Голгофе.

Конструировать бреды компьютерных муз,поступившись свободой и светом,соблазняйся кто хочет, а я отмахнусь,ибо дар мой еще не изведан.

Не умеющий делать из мухи слона,как же суть свою в жизни сыщу-то,где не царственен стыд, и печаль не славна,и не прибыльны тайна и чудо?

Сочинитель, конечно, не вор и не тать –грех иной, да и слава не та, мол, –но возможно ль до старости бисер метатьи с ума не сойти от метафор?

Вместо рецензии

Хоть люб нам Дон Кихот, но кто он –сам автор путался порой:дразнящий разум псих и клоунили всамделишный герой.

«Смеясь над милым, слезы лью, мол», –признал всевидящий Отец,и так родился в мире юмордля восприимчивых сердец.

Печаль веселью не обуза,смешит добро нас – мир таков:легко представить Иисусамеж диккенсовских чудаков.

И тот же Гоголь, тот же Чеховнебесно светятся в мозгу,со смеха утреннего съехавна предвечернюю тоску…

В любимом не ища изъянов,но полюбивши всей душой,считаю, это Эльдар Рязановв компаньи этой не чужой,

что, как над тем спины не горби,никто не взвесит на весахналичье нежности и скорбив его обильных телесах,

что он, бесспорно, как намеднив том убедиться удалось,в своей комедии последнейдо вышеназванных дорос…

Он из внимательных и щедрых,чьи сны по воздуху плывут,чей дар – благополучным недруги неудачникам приют.

Он сострадает бедным людям,кто благороден и гоним,и, если путь его и труден,я все равно пойду за ним.

Над лбом его витают нимбыи проступает благодать,а мне сегодня надо с ним быо несказанном поболтать,

затем что – прямо как в романах –я, хоть к такому не привык,после «Небес обетованных»его поклонник и должник.

«Не празднично увиты…»

Виктории Добрыниной

Не празднично увиты,а буднично тихи,в меня вселились ВитыДобрыниной стихи,

что из полуподваловвзошли на судный свет,и в них не слышно жалоби обвинений нет.

Лишь молвят с горьким жестом,катая в горле ком,о неустройстве женскомв пейзаже городском.

Взялась – так не взыщи ты:в быту, как на войне,поэту нет защиты,а женщине – вдвойне.

В истории, похоже,не стоит ничегос ободранною кожейживое существо…

Она ж глядит, не хмурясь,а пригоршни щедры –и сердце всколыхнулосьот горечи сестры.

Я радоваться смею,что, Божий нелюдим,хожу, выходит, с неюпо улицам одним.

Не в поле, не от ветра,а в лад календарюиз глаз моих ответнойслезой благодарю.

Цветение картошки