Сияние снегов (сборник) - Борис Чичибабин

Лагерное

Мы не воры и не бандиты,и вины за собой не числим,кроме юности, а поди ты,стали пасынки у отчизны.

Нам досталось по горстке детстваи минуты всего на сборы,наградил нас угрюмый деспотшумной шерстью собачьей своры.

Все у нас отобрали-стибрили,даже воздух и тот обыскан, –только души без бирок с цифрами,только небо светло и близко.

Чуть живой доживу до вечера,чтоб увидеть во сне тебя лишь…Лишены мы всего человечьего,брянский волк нам в лесу товарищ.

Кто из белых, а кто из красных,а теперь навсегда родные,и один лишь у сердца праздник –чтоб такой и была Россия.

Мы ее за грехи не хаем,только брезгаем хищной бронзой, –конвоирам и вертухаямне затмить нашей веры грозной.

Наше братство ненарушимо,смертный час нам и тот не страшен, –только ж нет такого режима,чтоб держали всю жизнь под стражей.

Острый ветер пройдет по липам,к теплым пальцам прильнут стаканы, –я не знаю, за что мы выпьем,только знаю, что будем пьяны.

«И опять – тишина, тишина, тишина…»

И опять – тишина, тишина, тишина.Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.Солнце лоб мой печет, моя грудь сожжена,и почиет пчела на моем подбородке.

Я блаженствую молча. Никто не придет.Я хмелею от запахов нежных, не зная,то трава, или хвои целительный мед,или в небо роса испарилась лесная.

Все, что вижу вокруг, беспредельно любя,как я рад, как печально и горестно рад я,что могу хоть на миг отдохнуть от себя,полежать на траве с нераскрытой тетрадью.

Это самое лучшее, что мне дано:так лежать без движений, без жажды, без цели,чтобы мысли бродили, как бродит вино,в моем теплом, усталом, задумчивом теле.

И не страшно душе – хорошо и легкослиться с листьями леса, с растительным соком,с золотыми цветами в тени облаков,с муравьиной землею и с небом высоким.

«Может быть, тебе кажется, это пройдет, ничего, не смертельно…»

Может быть, тебе кажется, это пройдет, ничего, не смертельно,этот сон, что приснился нам в теплые зимние ночи,то ли счастие, то ли печаль,молчаливые наши прогулки по мокрому городу,под порхающим снегом,так чудесно он таял потом на ресницах твоих, в волосах,что лились наподобие темного, теплого ливня,из-под шапочки с белой опушкой,этот свежий, в кристалликах, запах зимы,крепкий, с хрустом,и вдруг – потепленье, капель,с головой в небосвод мы уходим,а ноги промокли, –шепчет оттепель не о тебе ль? –эта робость и радость влюбленности первой,и отчаянья очи,и ночи, что начертаны алым на черном,ласки, ссоры, стихи,и любимые книги: Сервантес, Рабле и Толстой,Паустовский и Пришвин –это все, что тогда называлось «навеки»,все, что было дыханием, вечностью, чудом,все, чем жил я, и все, чему верил,и все, что пронес нерассыпаннымчерез мрак и тоску одиночек, в крови, обливаясь слезами,улыбаясь от счастья,через многие годы и сотни смертей, по этапу, –это все, тебе кажется, зыбко, обманчиво и постепенноулетучится, перегорит, постареет,станет призраком, ужасом, станет усталостью, скукой, –да? ты думаешь так? Все пройдет, перемелется, канет?Ничего не пройдет. Если кончится, только со мною.Ты, наверно, не знаешь, какая бывает любовь.

«В ресницах твоих – две синих звезды…»

В ресницах твоих – две синих звезды,а ты смеешься, и ты – со мною.Белая вьюга в ушах свистит.Что я скажу про счастье земное?

Взоры твои заблудились во мне,волосы – ночи весенней темней.Белая вьюга, как белая птица,в ноги твои отдыхать садится.

В ресницах твоих – две синих звезды,голос звучит, как сама поэзия…Страшно мне говорить Вам «ты»и целовать в голубом подъезде.

«Пока хоть один безутешен влюбленный…»

Пока хоть один безутешен влюбленный, –не знать до седин мне любви разделенной.

Пока не на всех заготовлен уют, –пусть ветер и снег мне уснуть не дают.

И голод пока смотрит в хаты недобро, –пусть будут бока мои – кожа да ребра.

Покуда я молод, пока я в долгу, –другие пусть могут, а я не могу.

Сегодня, сейчас, в грозовой преисподней,я горшую часть на спине своей поднял.

До лучших времен в непогоду гоним,таким я рожден – и не быть мне иным.

В глазах моих боль, но ни мысли про старость.До смерти, любовь, я с тобой не расстанусь.

Чтоб в каждом дому было чудо и смех, –пусть мне одному будет худо за всех.

«О человечество мое!..»

О человечество мое!Позволь бездомному вернутьсядомой, в старинное жилье,где все родное, все свое,где можно лечь и не проснуться,позволь глубин твоих коснуться,в твое глухое бытиедушой смиренной окунуться.

Чтоб где-нибудь, пускай на дне,познать паденья и победы,ласкать подруг, давать обетыи знать, что в новом сонме днейеще шумней, еще мутнейклубятся страсти, зреют беды.

Там, на метельных площадях,под золотым универмагом,живет задумчивый чудак,знакомый Богу и бродягам.Проголодавшись и устав,он бредит сладостной добычей:к его истерзанным устамструится розовый, девичийпылающий и нежный стан.

Он знает: сто ночей подрядодно и то же будет сниться.Он – солнца сын, он бурям рад,он проходимец, он мне брат,но с тем огнем ему не слиться,но, грозным вызовом заклят,он поднимает жаркий взглядна человеческие лица.Проходит ночь. Химера длится,кружится вечный маскарад.

Там отличен бандит и плут,они сидят у сытых блюд,они потеют и блююти говорят одно и то же,и тушат свет, и строят рожи,морализируют и лгут,и до рассвета стонет блуд,полураздавленный на ложе.

А между тем, внизу, вдали, –чей дух живет в речах невнятных,чей облик в саже и в пыли,в рубцах стыда, в бессонных пятнах?Не девочки, но и не жены,не мальчики и не мужи,проходят толпы отверженных,их души просятся в ножи.

Дела идут, контора пишет,кассир получку выдает.Какой еще ты хочешь пищи,о тело бедное мое?За юбилеем юбилейсправляй, сутулься и болей,но сквозь неправые проклятья,скитаясь в зелени полей,тверди, упрямый Галилей:«А все-таки все люди – братья!..».

Так я, песчинка, я, моллюск, –как ни карайте, ни корите, –живу, беспечный, и молюсьсвятой и нежной Афродите.В губах таится добрый смех,и так я рад, и так я светел,как будто сам родил их всех,что только есть на белом свете.

«А я не стал ни мстителен, ни грустен…»

А я не стал ни мстителен, ни грустен,Люблю веселье, радуюсь друзьям.По золотым и затхлым захолустьямЗвенит моя блестящая стезя.

За каждый день, что мне судьбой подарен,За боль потерь, что я на них учусь,Я, благодарный, жизни благодарен,И это чувство – лучшее из чувств.

Блаженных крох у жизни не воруя,Мы с ней корнями свиты и слиты.За Вашу дружбу жизнь благодарю я,За чудный праздник Вашей красоты.

Навстречу счастью подыму ресницы,На братский пир полмира позову.И ничего во сне мне не приснится:И ад, и рай – все было наяву.

Родной язык

Дымом Севера овит,не знаток я чуждых грамот.То ли дело – в уши грянетнаш певучий алфавит.В нем шептать лесным соблазнам,терпким рекам рокотать.Я свечусь, как благодать,каждой буковкой обласкан    на родном языке.

У меня – такой уклон:я на юге – россиянин,а под северным сияньемсразу делаюсь хохлом.Но в отлучке или дома,слышь, поют издалекадля меня, для дурака,трубы, звезды и солома    на родном языке?

Чуть заре зарозоветь,я, смеясь, с окошка свешусьи вдохну земную свежесть –расцветающий рассвет.Люди, здравствуйте! И птицы!И машины! И леса!И заводов корпуса!И заветные страницы    на родном языке!

Слаще снящихся музы́к,гулче воздуха над лугом,с детской зыбки был мне другом –жизнь моя – родной язык.

Где мы с ним не ночевали,где не перли напрямик!Он к ушам моим приникна горячем сеновале.

То смолист, а то медов,то буян, то нежным самымрастекался по лесам он,пел на тысячу ладов.

Звонкий дух земли родимой,богатырь и балагур!А солдатский перекур!А уральская рябина!..

Не сычи и не картавь,перекрикивай лавины,о ветрами полевымиопаленная гортань!..

Сторонюсь людей ученых,мне простые по душе.В нашем нижнем этаже –общежитие девчонок.

Ох и бойкий же народ,эти чертовы простушки!Заведут свои частушки –Кожу дрожью продерет.

Я с душою захромавшейрад до счастья подстеречьих непуганую речь –шепот солнышка с ромашкой.

Милый, дерзкий, как и встарь,мой смеющийся, открытый,розовеющий от прыти,расцелованный словарь…

Походил я по России,понаслышался чудес.Это – с детства, это – здесьпесни душу мне пронзили.

Полный смеха и любви,поработав до устатку,ставлю вольную палатку,спорю с добрыми людьми.

Так живу, веселый путник,простодушный ветеран,и со мной по вечерамговорят Толстой и Пушкинна родном языке.

«И нам, мечтателям, дано…»