Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

есть меланхолия перемежается с манией. Симптомы передаются по наследству.

– Я не знала об этом, – говорю я, хотя, конечно, видела перепады настроения у Франсуа. – А это лечится?

Филипп качает головой.

– Помогают соли лития в горячей ванне. – Он бросает взгляд на жену. Катрин-Франсуаза завязывает узелок на пинетке, насвистывая революционную мелодию «День Бастилии».

– Сколько времени продолжается ее состояние счастья? – спрашиваю я.

– Недели. Бывает и дольше. Я всю жизнь прятал их от посторонних глаз, чтобы мои жена и сын не попали в дом для умалишенных.

Я гляжу на моего свекра другими глазами и прихожу в ужас. Каждая морщина на его лице появилась оттого, что он пытался уберечь жену и сына от жестоких сумасшедших домов, где несчастных изолируют от всех нас.

– Мне тяжело это говорить, но Франсуа прав. – На глазах Филиппа слезы. – Ты не рассчитывала на это. Мы можем объявить ваш брак недействительным, и твоя репутация не пострадает.

Вихрь хаоса и смятения уносит меня в свою воронку. Запах горечи сочится из моих пор. Чего я больше боюсь? Безумия Франсуа или угрозы потерять его навсегда? Его, единственного, кого я так долго ждала. И он будет оторван от меня, если я не найду выход. Сжав тастевин, я дергаю его, дергаю. Массивная цепочка врезается мне в шею.

– Значит, наш ребенок может унаследовать его болезнь? – спрашиваю я.

– Вам не стоит рисковать. – Его озабоченный взгляд возвращается в Катрин-Франсуазе. – Я знаю травницу, у которой есть средство вызвать «цветочки».

– Вы предлагаете мне избавиться от ребенка? – В моем носу что-то щиплет и жжет, из глаз текут горючие слезы. – Сначала вы предлагаете отменить наш брак, а теперь убить нашего ребенка? Что вы за отец? – Цепочка от тастевина еще больнее врезается мне в шею. – Почему вы ничего не сказали мне раньше, Филипп? Почему не остановили нас?

Его голова падает на грудь, словно она слишком тяжелая, и он не в силах ее держать.

– Франсуа был счастлив в первый раз в жизни. Так счастлив, что я понадеялся на его выздоровление. Уверен, что он и сам так думал.

Мой большой палец трет якорь на дне тастевина. «Ясность и смелость». Никогда еще я не нуждалась в них так отчаянно, как сейчас. Я поднимаюсь по лестнице наверх. Вот и последняя дверь справа – комната Франсуа. Я стучусь.

Он отказывается меня впустить. Каждый день я пытаюсь и пытаюсь, но с ростом ребенка моя решимость тает и тает. Я волнуюсь, кем малыш вырастет, если его отец не будет участвовать в нашей жизни.

* * *

Я стучусь в последнюю дверь справа и жду. Весенний запах Франсуа сменился на прокисший, в нем уже ощущаются гниль и разложение.

Я пытаюсь открыть защелку, но она, как обычно, не поддается. Я выбираю новую тактику, чтобы пересилить его упрямство.

– Франсуа, это я. Я хочу забрать тебя домой.

Тишина.

– Мы можем хотя бы поговорить? – спрашиваю я и слышу шорох.

– Филипп говорил с тобой и предложил объявить наш брак недействительным, – слышится голос Франсуа. – Сделай так и живи нормально.

У меня в животе движение. Новое существо. Наш ребенок.

– У нас с тобой семья, Франсуа. Ты не можешь отказаться от меня. Ты нужен мне, Головастик. – Я вожу пальцем по древесному рисунку на двери. – Думаешь, я не знаю тебя? Мы дали клятву любить друг друга, несмотря на наши причуды.

– Причуды? – повторяет он. – Безумие не причуда.

Что мне возразить на это? Франсуа смирился со своим диагнозом, и кто я такая, чтобы опровергать его? Хотя я никогда не ощущала этот черный покров, придавивший его.

Наконец я снова слышу шорох, и у меня от волнения перехватывает дух. Потом в замке поворачивается ключ, и дверь открывается. В меня ударяет запах его отчаяния, горький запах ненависти и поражения. Тяжелая штора задернута, кровать нетронута, одеяло валяется на полу. На нем та же одежда, как и недели назад, когда он ушел из дома. На лице длинная щетина, волосы грязные и всклокоченные. Он узник своего рассудка.

Я в ужасе от его внешности. Он шагает ко мне, и я принуждаю себя стоять спокойно, несмотря на его запах.

– Это были твои причуды, – говорит он. – Своенравные, упрямые, дурацкие причуды твоего прекрасного Носа. Это они заставили меня поверить, что я могу жить нормальной жизнью. – Он протягивает руку, гладит мой нос и тут же роняет ее. – Каким я был идиотом, поверив, что ты можешь отменить мое проклятие? Я ничего не могу поделать. Я это я. Я лгал тебе, Барб-Николь, и лгал себе.

– Разве счастье – это ложь? Мы с тобой были счастливы. И я отказываюсь видеть тут ложь.

– Я больше не могу скрывать это от тебя. – У Франсуа дрожит подбородок. – Ты не знаешь, каково это – лежать на полу не в силах шевелиться, не в силах поднять веки и казаться себе червяком, запеченным в глине.

– Ты не должен прятаться. Я люблю тебя всякого.

Он прячет лицо в ладонях.

– Я не вправе обрушивать на тебя тот ад, который выпал на долю Филиппа. Наш ребенок может быть…

– Наш ребенок получит всю любовь, на какую мы способны. Ой! – Толчок внутри меня, и я прижимаю руки к животу.

Франсуа с нежностью гладит мой живот. Я целую его в шею. Его ладони медленно передвигаются к моей пояснице, растирают ее, снимают напряжение, которое, оказывается, там было.

– Поедем домой, Франсуа. Я прошу тебя только об этом, – шепчу я, стараясь не разбудить его демонов.

– Я не знаю. – Он пятится.

Я беру его за руку и царапаю его ладонь.

– Поедем домой вместе.

* * *

Папá стоит на четвереньках и разравнивает раствор на плитке.

– Я хочу сообщить вам, папá, что Франсуа вернулся домой, – говорю я. Он любит что-то делать по хозяйству в этом флигеле Отеля Понсарден, когда находит время, не занятое хлопотами на суконной фабрике и политикой.

– Я так и знал, что он вернется. – Он аккуратно кладет плитку на нужное место. – А как твое самочувствие?

– Не считая волчьего аппетита? – смеюсь я.

Папá смотрит на плотничий уровень, недовольно фыркает, снимает только что уложенную плитку и, добавив в угол немного раствора, снова прижимает ее. Его челюсть скошена в сторону – так бывает, когда он чем-то встревожен.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

– Что может быть не так, когда ты скоро подаришь мне первого внука? – Мимолетная улыбка не затрагивает его глаза.

– Вы всегда сбегаете сюда, когда хотите спрятаться. – Я показываю жестом на просторный флигель, который он никогда не