Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

Я кладу в рот печенье, чтобы заглушить нарастающую тошноту.

– С ним что-то не так?

– При виде этого красного дьявола у меня ползут мурашки по спине, но Наполеон отказывается его заменить. – Жозефина пробует желейное печенье. – Лучше поговорим о более приятном – когда вы ждете ребенка?

– Простите, не поняла. – Я трогаю живот. – О нет, мадам. Живот у меня вырос от других удовольствий, которые были во время медового месяца.

– У вас пылают щеки. У вас приступы дурноты. – Она обмахивает меня своим роскошным веером. – Вы ели корнишон с птифуром. Поверьте мне. У вас будет ребенок.

Одна моя рука лежит на животе, другая тянется за новым печеньем, пятым, но кто считает? Я пытаюсь вспомнить мои последние «цветочки». После свадьбы их не было. Теперь мне все становится понятно. Расстройство желудка, боли в пояснице, зверский аппетит. Ребенок? Сейчас, когда мы планируем заняться виноделием?

У рукавов Наполеона уже нормальная длина.

Филипп приносит ему контракт на пошив униформы и просит подписать.

– Вы оказали нам огромную честь. Мы рады служить нашей стране и обеспечить Великую армию униформой.

Наполеон пробегает глазами контракт и швыряет его.

– Я думал, что вы патриоты.

Фурно вскидывает руки.

– Конечно, Первый консул. Вот почему мы снизили наши цены и шьем униформу из лучшей шерсти.

– Контракт требует оплаты после поставки, – говорит Наполеон. – Сейчас это невозможно, потому что мы поменяли руководство. – Он строго глядит на папа́. – Казначейство вам заплатит, когда мы получим контрибуцию в Египте и Италии.

– Понятно, – говорит Филипп. – Мы будем рады хранить униформу у себя до этого времени.

– Вы оскорбляете меня. – Наполеон встает. – Я отменяю заказ.

– Но униформа уже упакована и лежит в фургонах, – говорит папá.

– Жозефина. – Наполеон подает ей руку. Она встает, и они уходят.

Конечно, Фурно ввел нас в заблуждение с этим контрактом. Но как же быть с сотнями бесполезных мундиров? А сколько их сейчас в работе? Хуже всего, что теперь наши работницы окажутся не у дел.

– Нельзя позволить им уехать. – Схватив контракт, я бегу вниз по лестнице и слышу, что все остальные бегут за мной.

* * *

Гротескный дормез выезжает из каретного сарая. Запыхавшись, я загораживаю дорогу и машу руками. Красный кучер строит жуткую гримасу и издает такую вонь, что я сгибаюсь пополам и обхватываю руками колени.

– Что случилось, Барб-Николь? – Франсуа обнимает меня за талию.

Из кареты выходит Наполеон, властный, но с любопытством на лице. Из двери выглядывает Жозефина. Партнеры жмутся под портиком. У меня бурлит живот, и я боюсь, что его содержимое выльется у ног Наполеона.

– Хватит разговоров. У меня больше нет времени, – говорит Наполеон.

Франсуа берет у меня контракт и рвет его пополам.

– Вы хотели заплатить мне за то, что я спас вам жизнь. Вы можете это сделать, взяв униформу. Мы доверяем вам и рассчитываем, что вы заплатите нам, когда у казначейства будут деньги.

Партнеры ахают.

Наполеон наклоняет голову, недолго думает и кивает.

– Господа, учитесь у этого молодого человека. Он спас ваш контракт, вашу репутацию и, возможно, ваши жизни. – Он хлопает Франсуа по плечу. – Будешь моим адъютантом. Такой парень, как ты, мне нужен.

– Мне он тоже нужен, – заявляю я и беру Франсуа за руку.

Жозефина лукаво улыбается.

– Подари ему сына, милая. Твое будущее будет обеспечено, если ты родишь ему сына.

Ее слова булькают в моих ушах, словно я тону. Франсуа пятится и с крайним удивлением глядит на меня.

– Франсуа, я понятия не имела об этом до сегодняшнего дня. Поверь мне, – растерянно говорю я. Его каблуки звучат по мраморным ступенькам особняка Клико, он убегает от меня. Обхватив урчащий живот, я бегу за ним. Он должен понять, что ребенок ничего не изменит между нами. Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Ребенок изменит все.

12

Никто не мертв так, как тот, кто не слушает

Всю следующую неделю я пытаюсь поговорить с Франсуа о нашем ребенке, но он отказывается это обсуждать. Вместо этого он взволнованно играет на скрипке, играет, играет, пока музыка не лезет у меня из ушей.

Хаотические мелодии составляют резкий контраст с веселыми песнями тробайриц – Лизетта поет их, когда готовит детскую в нашем новом доме. Я молюсь, чтобы ее радость передалась Франсуа, но однажды он уходит, даже не попрощавшись. Я сплю одна, и смятые простыни походят на опустевшее поле при лунном свете.

– Не волнуйтесь, Барб-Николь. Он привыкнет к этой мысли, – говорит Лизетта, когда утром приносит мне круассан с шоколадной начинкой. – Мужчины – как избалованные маленькие мальчики, они думают, что теперь им придется делить с кем-то внимание жены.

– Я тоже не хочу ни с кем делить его внимание. – Я откусываю круассан, а Лизетта заплетает в косы мои волосы, которые выросли мне до талии. – Нам вдвоем было так замечательно.

– Qui n’avance pas, recule, – говорит она на своем родном окситанском диалекте поговорку, дошедшую от тробайриц.

Я угадываю перевод:

– Кто не идет вперед, тот пятится назад?

– Да. – Лизетта в шутку касается моего носа.

«Кто не идет вперед, тот пятится назад, – повторяю я, когда она заканчивает плести мою косу. – Разыщу Франсуа и верну его домой».

* * *

Когда я вхожу в особняк Клико, Филипп встречает меня мрачным кивком; его веки за стеклами очков покраснели и опухли. Он говорит, что Франсуа не показывается из своей комнаты.

Катрин-Франсуаза сидит в кресле-коляске и вяжет из нежнейшей шерсти детские пинетки. Спицы так и мелькают в ее старческих руках.

– Ах, моя дорогая, да благословит тебя Господь! – говорит она. От нее пахнет опиумом, глаза блестят и бегают. – Ты даришь нам внука. Ребенок принесет счастье в наш дом. – Она подносит к губам мою руку – она, ударившая меня по щеке на нашей свадьбе.

– Увы, ваш сын с вами не согласен, – отвечаю я со вздохом.

Она что-то поет и вяжет. Стучат спицы. На столике рядом с ней лежит ворох рубашечек, пинеток, чепчиков. Их столько, что можно одеть сиротский приют.

Филипп тянет меня в коридор.

– Известие о ребенке выбило ее из равновесия. После этого она не смыкает глаз. – Сдвинув на лоб очки, он трет глаза. – А Франсуа боится, что его проклятие перейдет на ребенка.

– Какое проклятие? – настороженно спрашиваю я – конечно, прежде всего я подумала про мой сверхчуткий Нос.

– Мне следовало бы предупредить тебя еще до свадьбы, но у меня не хватило решимости. – Он выпячивает нижнюю губу. – Доктор Дюбуа определил ее состояние как маниакально-меланхолическое. То