Партизаны - Ян Лысаковский

— У тебя будет новая фамилия. — Сержант взял в руки паспорт. — Выучи наизусть биографию и сведения о семье, а бумажку перед выходом отсюда сожги. Я тебя проверю. И еще одно: не очень-то лезь с этим паспортом на глаза полиции. Теперь ты Францишек Мруз, сын Винцента и Брониславы, дата рождения настоящая.

— А как быть с винтовкой, пан сержант?

— Возьмешь с собой, — нахмурился сержант. Он был зол, так как тоже не соглашался с роспуском людей по домам. Вопрос Коваля вывел его теперь из равновесия. — Эх ты, Аника-воин! Кому хочешь оставить оружие? Ясно, что с собой. Должен беречь его как зеницу ока. И чистить, чтобы я не нашел ни пылинки. Слыхал, что говорит пан поручник? Мы ведь не распускаем отряд, а только переходим к другим формам действия.

Метек вспомнил эти слова на конспиративной квартире, изнывая от бездействия. Теперь он был сыт, носил чистые рубашки, отоспался и отдохнул. Такому гостю, как он, не позволяли ничего делать. Поэтому он беспрерывно чистил винтовку, перебирал патроны. Все же в конце концов ему удалось уговорить хозяина дать хоть какую-нибудь работу. Нарубил дров на всю зиму, починил забор, убрал навоз, кормил и чистил коня. Он должен был чем-то заниматься, чтобы не думать. Не думать, почему Рысь не сказал тогда правды. Почему те могут бороться даже в таких условиях, а они сидят в теплых хатах. Едят мясо заколотых тайком свиней, волнуют сердца сельских девчат своей таинственностью и дрожат перед каждым появляющимся в деревне человеком в мундире. Он сам несколько раз сидел в припорошенной снегом соломе и ждал условного сигнала, что полиция ушла.

Теперь Метек часто слышал незнакомое, грозно звучащее слово «Сталинград». Везде идет война, на русских полях и в воздухе, в лесах и на морях, только их винтовки молчат. Только они бездействуют…

Война не была уже для него потасовкой парней или просто стрельбой. Он знал, что должен воевать, что его место в рядах сражающихся. На этой войне нужна каждая винтовка, каждый человек. Иначе он никогда не сможет открыто взглянуть людям в глаза.

7

Пулеметчик Виктор сбрил бороду, и все увидели, что он совсем молодой. Сейчас он примерял брюки, снятые вчера с полицейского. Рядом сидел его второй номер — Васька-сибиряк из-под Иркутска. Васька был коренастый, небольшого роста, с лицом, слегка меченным оспой. Виктор же был стройный и гибкий, как девушка, чернявый, с веселыми глазами. Васька старательно вытирал патроны и время от времени укорял Виктора. Они познакомились на тифозных нарах в Демблине. Нары потом сожгли, а людей отправили в ямы с негашеной известью. Их обоих спасли санитары. Теперь они ходили неразлучной парой. Виктор внимательно осмотрел брюки, пощупал материал и начал натягивать их на потрепанные кальсоны. Брюки оказались короткими, и Виктор выругался. Хозяин хаты, в которой квартировал Виктор, покачал головой, сел на лавку, отстранил протянутую ему пачку сигарет:

— Предпочитаю свои. — Вытащил из кармана кисет и протянул его сидевшему рядом Юзефу: — Курите… Прекрасное сукно, — сказал крестьянин, после того как скрутил здоровенную цигарку и затянулся дымом, — не износишь до смерти.

— Они тоже ходили в этих штанах до смерти, — засмеялся Игнац.

— Кто?

— Полицейские.

— Вам смешно, — вздохнул крестьянин. — Вы отсюда уйдете, что вам терять? Только жизнь. А я?

— А вы что?

— Хату могут сжечь, — крестьянин загнул черные, с задубевшей кожей пальцы, — живность заберут, а в придачу и жизни лишат. Вот и весь мой доход за те несколько злотых, которые получу от вас за картофель и молоко.

— А вы расчетливый человек, — обиделся Игнац.

— А ты по-другому считаешь? — усмехнулся хозяин.

— Конечно. Фрицев настрелять, самому остаться живым, а после войны взять кусок земли и хорошую бабу.

— Или березовый крест за заслуги.

Все засмеялись. Игнац сказал нечто такое, о чем боялись даже мечтать. После войны… Что тут говорить, война затянулась. Гитлер сильный: воюет в России, в Африке, держит в руках столько государств, и ему хватает людей, чтобы бороться с партизанами. И кто знает, когда это будет — «после войны»…

— У меня есть пол-литра. — Крестьянин понизил голос. — Самогон, не хуже водки. Принесу, чтобы баба не видела. Ну как?

— Давайте. — Лесник аж губы облизал. — Что за вопрос?

— Ведь мы должны быть в боевой готовности, — скривился Васька.

— Только по стопке. — Лесник любил выпить.

— Нельзя.

Лесник выругался и снова потянулся за сигаретами, которые добыли вчера возле Ксенжей Воли из жандармских вещмешков. С жандармами был и полицейский. Фашисты были из Рахова. Скорее всего кто-то донес, так как они сразу пошли к Чапле. Отца взяли прямо за столом, сыну удалось убежать огородами в лес и предупредить отряд. Партизаны успели перерезать немцам дорогу. В перестрелке Чапля был ранен в ногу, трех жандармов убили на месте, а полицейского добил Алексей.

— Что вы за вояки! — Крестьянин покачал головой. — Выпить не хотите! Я в ту войну никогда от горилки не отказывался.

— Да, — сказал Витек, — выпьешь и легко голову потеряешь. Любит пуля больше пьяного, чем трезвого.

Командир отряда приказал менять посты.

Командир отделения собрал своих возле стодолы. С минуту смотрел на них заспанными глазами: он только недавно лег и теперь никак не мог проснуться.

— Мильчек и Конус — к лесочку, — распределял он посты. — Жбик и Моцны — к дороге…

Юзеф Коваль не стал ждать до конца развода часовых. С Конусом так с Конусом. Все равно… Сменили они Янека Козека из Домбровки и Тараса. После налета карателей на Домбровку Янек избегал встреч с Ковалем. Считал, что жандармов привел в деревню по своей неосторожности Юзеф. Сам Шимек успел скрыться в лесу, но мать и Зоську убили. Янек Козек какое-то время ходил как в воду опущенный. Пришел в себя, лишь когда получил известие, что отец жив. Остался, однако, хмурым, почти не разговаривал и никогда не улыбался. Брат его, Костек, куда-то ушел. Говорили, что служит в спецгруппе штаба округа Гвардии Людовой. Юзеф Коваль всегда при виде кого-нибудь из Козеков думал, что хотя и не он привел смерть в Домбровку, однако все-таки он был предвестником несчастья.

Конус отошел два шага в сторону и скрылся в кустах. Юзеф обрадовался этому. Осторожно раздвинул листья, положил винтовку и оперся на локти. С некоторых пор он стал ценить одиночество. Именно из-за нелюдимости и прилип к нему псевдоним Мильчек — Молчун. Он смотрел на пологие склоны холмов, кусты можжевельника, на поля и редкий лесок. Все видно как на ладони. Рука машинально тянется к винтовке. И каждый раз, как дотрагивается до нее, он чувствует нечто вроде облегчения.

Только два месяца прошло с той ночи в лесу, когда его позвали к костру и он услышал грозно и сурово прозвучавшие слова: «Садись и рассказывай». Порой ему казалось, что минули годы. Отодвинулись куда-то в прошлое, затерялись в извилинах памяти подробности его ночного перехода из Мнихова в Домбровку. Иногда, однако, воспоминания овладевали им, особенно когда приходили сообщения об арестах в городе. Было тяжело и больно… Надо было прикончить ее уже после первого появления немца в доме Лыховского. Он должен был догадаться, что тот визит был неслучаен. Слепой, глупый человек! Но поздно. Никакие раскаяния не в состоянии вернуть жизнь людям…

И вот теперь, в ночи, только карабин был немым свидетелем раздумий этого человека. В дарованной ему жизни у него оставалась только единственная цель: убивать… Его не расстреляли, хотя могли и даже должны были сделать это. Его выслушали. Он не оправдывался и ничего не скрыл. Выслушали, посовещались и решили принять в свои ряды, чтобы он мог кровью искупить свою вину. Так сказал ему командир отряда Янек. Затем заговорил отец, сильно постаревший за эту ночь, и голос его звучал резко:

— Если у тебя осталось хоть сколько-нибудь совести, а это, видимо, так, ибо сам пришел к нам, умей умереть как человек, как солдат, как мужчина. Понимаешь?

Позднее старый признался ему, что в ту ночь он полностью положился на решение Козы и Янека. А они понимали, что у Матеуша не было сил судить собственного сына, и с уважением отнеслись к старому Ковалю. Коза не мог поверить, что, однажды сломившись, человек сможет когда-нибудь выпрямиться и избавиться от малодушия. Ему было трудно произнести слово «расстрелять», но другой меры наказания он не видел. Янек же долго молчал, взвешивал, а затем предложил:

— Дайте его мне в отряд.

— Не боишься? — спросил Коза.

— Нет. Парень ведь знает, что такое война. А из таких получаются хорошие солдаты.

Каждый человек в отряде думал о будущем, хотя и не говорил об этом вслух. А вот у него, Юзефа, будущего не было. Он был уверен, что должен погибнуть, ибо над ним тяготела вина, требовавшая искупления. В противном случае на этом свете не оставалось места для справедливости. И все же жаль, что этого не будет. Не будет этой дымки над долиной, ручья, запаха земли… Жаль, что не придется еще раз пойти в мастерские, ощутить в руках тяжесть ключа, втянуть в ноздри запах металла и масла, услышать перестук молотов и усталое дыхание рабочих.