Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917 - Ян Кэмпбелл

под эгидой научных обществ, торопились сделать собственные выводы. Однако достоверность предоставленной ими информации определялась как взглядами власть имущих, так и реальными материальными условиями.

Глава 3

Имперская биография

Ибрай Алтынсарин (1841–1889) как этнограф и просветитель

Обнародованное в октябре 1868 года Временное положение об управлении Уральской, Тургайской, Акмолинской и Семипалатинской областями оставалось скорее рекомендацией, чем живым, действующим документом. На открытой, неурегулированной границе у берегов Каспийского моря пресловутые дикие казахи из адайского рода встретили ввод в действие Положения и новые выборы вооруженным восстанием, для полного подавления которого потребовалось несколько месяцев[197]. Некоторых из предполагаемых районов и районных центров не существовало как таковых, а строительство в местах, обозначенных Степной комиссией, временами было невозможным[198]. А главное, предусмотренная в Положении новая административная структура с расширенным участием государства в выборах на уровне волостей и аулов и в судебных делах поставила царское правительство в новую зависимость от доброй воли и опыта казахских посредников.

Новые инструкции для управленцев на уровне волостей и аулов иллюстрируют масштаб этой зависимости:

В видах более успешного искоренения между киргизами воровства, грабежей и баранты, Волостной Управитель обязан замеченных в дурном поведении киргизов и кочующих большею частью отдельно от аулов, присоединять к аулам и установлять над ними надлежащий надзор из благонадежных киргизов. Волостной Управитель и Аульный Старшина обязаны также знать все глухие места в волости и в ауле, в которых преимущественно скрываются злоумышленники и осматривать их возможно чаще.[199]

Будь то преследование преступников, перевод документов или преподавание в школах, казахи нижних чинов были той опорой, на которой держался непрочный механизм царского правления в степи. Для них местные, «инсайдерские» знания были предметом торга, предоставляя им как пути к продвижению по службе, пусть и ограниченные, так и средства для реализации собственных политических программ.

Темой данной главы служит деятельность одного из казахских посредников в степи, преобразованной Временным положением, Ибрая Алтынсарина[200]. За свою плодотворную карьеру Алтынсарин, казах из рода Кыпшак Среднего жуза, отпрыск знатной, но бедной семьи, достиг достаточно влиятельного положения в местной образовательной сфере. Он работал над этнографией своих земляков-казахов, составлял учебные материалы и переписывался с некоторыми самыми выдающимися востоковедами своего времени. Хотя масштабы его карьеры и прочность его связей с царской администрацией были для того времени исключительными, он стал примером для будущих поколений казахов в их взаимодействии с царским правительством. Его административная служба и интеллектуальный труд позволили ему близко познакомиться с различными идеями и методами управления обширной Тургайской областью (до 1881 года входившей в состав Оренбургского генерал-губернаторства) и ее этнически разнообразным населением. Его биография представляет собой хронику мысли и действий русского империализма в Казахской степи второй половины XIX века[201].

Неопределенный характер Временного положения и сохраняющаяся слабость царского государства в степи создавали пространство для того, чтобы такая посредническая фигура, как Алтынсарин, могла при определенных условиях влиять на политику. Однако нелегко выявить взгляды самого Алтынсарина на историю, его отношение к имперской власти и степень свободы действий, опираясь на огромное количество литературы, посвященной его деятельности. В разных текстах Алтынсарин описывается то как классовый враг, защищавший российскую миссионерскую деятельность и колониализм; то как великий «демократический просветитель» Казахской степи, принесший блага русской культуры в заброшенный край; то как протонационалист, работавший над развитием национальной литературы и культуры, а также над формированием казахского литературного языка[202]. Именно многогранный характер жизни и деятельности Алтынсарина, его маневров в рамках различных структур власти и посредничества между царскими институтами и казахской жизнью позволил историкам втискивать его в прокрустово ложе советской историографии «дружбы народов» или современного национализма[203].

Как писатель и чиновник Алтынсарин противостоял царскому государству, которое порой бывало невероятно деспотичным и редко придерживалось последовательного взгляда на будущее степи или ее предназначение в Российской империи. В его профессиональное окружение входили как православные миссионеры, так и местные управленцы, которые были категорически против проповеди православия имперским подданным других религий. Среди них были и представители «старой гвардии», служившие в степи за годы до Временного положения, и «новички», пришедшие в расширенную администрацию после 1868 года. Короче говоря, он столкнулся с тем, что я бы назвал, в рамках концепций сравнительной истории империй Дж. Бербанк и Ф. Купера, репертуарами имперского управления [Burbank, Cooper 2010]. В расплывчатых пределах, очерченных Временным положением, царская администрация столкнулась с рядом взаимосвязанных проблем: должны ли казахи стать оседлыми, и если да, то как? В какой степени и как долго следует мириться с их мусульманской верой? Следует ли поощрять тюркские диалекты, на которых они говорят, или их нужно заменить главным языком империи – русским? Число ответов на эти вопросы было ограниченным, но ответ на один из них никак не способствовал решению других. Губернаторы и главы округов просто объединяли их наиболее удобным для себя способом исходя из собственного понимания региона и вверенных им людей.

Алтынсарин был одним из голосов в этой полифонии. Как и любой мыслящий подданный империи, он сопоставлял и комбинировал различные варианты будущего степи и возможные меры для их достижения. Однако в отличие от многих управленцев Алтынсарин, продвигая свои взгляды, мог упирать на свой статус казаха, обладающего глубоким знанием земли и людей Тургайской области. В то же время восприятие его взглядов во многом определялось характером постоянно меняющейся административной структуры Тургайской области округа, что было побочным эффектом широкой свободы мысли и действий, предоставленной начальству Алтынсарина Временным положением. Прослеживая его карьеру в разных учреждениях и при разном начальстве, мы получаем возможность «заниматься историей исторически», в ответ на навязшие в зубах споры о месте и влиянии столичных идей и практик на колониальные элиты [Cooper 2005: 21][204].

За время своей деятельности Алтынсарин составил собственный репертуар представлений о настоящем и будущем степи. Понятие «казах» («киргиз») как отдельная категория идентичности имело ориенталистские обертона и отчетливо имперскую направленность. Но в руках Алтынсарина оно служило другим целям. Суть группового единства казахов, которую он видел в общем языке и религии, отвечала одним идеям русского правления в степи, но прямо противоречила другим[205]. Его понимание и способы изображения местной среды позволяли ему продвигать программу модернизации экономики Казахской степи, в которой не было места переходу к оседлому сельскому хозяйству и крестьянской колонизации, даже когда последняя, среди прочего, стала появляться в административных программах. Позже, будучи инспектором школ, он имел возможность реализовывать свои идеи на практике, рекомендуя учебные заведения и пособия,