СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

Через десять минут Бланка вышла в коридор. Стискивая до хруста пальцы, Жвагин сидел на стуле, не поднимая головы, спросил:

— Ну? Ну, что там? Она села рядом.

— Что же ты молчишь? Он не мог, понимаешь? Он не может!

— Его изменения были непредсказуемы…

— Нет! — Геннадий закрыл лицо ладонями, словно пытаясь удержать внезапно хлынувшую влагу. — Как же так? Ты не смогла… Я виноват!

— Гена! Ни кто не виноват, — она повернула Живагина к себе, обняла.

Пилот ткнулся в плечо женщины. Выбежавшие на шум медики, неловко потупив взоры, поспешили разойтись.

— Тшшш. Тихо, — шептала Бланка, гладя ладонью дрожащую спину пилота. — Никто не виноват, — голос её дрожал. — Мы же знали, были готовы к этому.

— К этому нельзя быть готовым, — Живагин отстранился, стёр с лица влагу.

— Нельзя, — согласилась Бланка. — Но сейчас тебя ждёт Земля. Он ничего не ответил и не мог смотреть на неё.

— Да, — наконец сказал он, поднимаясь. — Через пять часов вылет. Пора.

Геннадий Живагин пошёл в свою каюту, а она осталась сидеть, глядя на его ссутуленную спину. Если бы он знал всё… Бланка вытерла слёзы, тяжело вздохнула и вернулась в кабинет.

— Трансформация завершена! Трансформация завершена! — сообщал рабочий комп, на галомониторе горела красная иконка.

Бланка села за стол и набрала код. Существо было высоким, немного сутулилось при ходьбе, но быстро перемещалось по склонам каньонов и скалам, ловко цепляясь длинными пальцами за уступы. Вот оно прыгнуло, вытянув конечности, подобно земной обезьяне. Бланка повернула изображение: от поясницы до лопаток параллельно позвоночнику тянутся два выступа, линия рыжих волос кончается меж покатых плечей. Уже не человек… Она помедлила. Вдруг стало страшно заглянуть в его лицо.

— О, Господи, да что же это с тобой, Бланка? — прошептала женщина. — Давай. Ты же учёный.

Фиолетовые глаза глянули в упор и марсианин улыбнулся. Широкий приплюснутый нос по-мальчишечьи шмыгнул.

— Это всего лишь программа, — уговаривала себя Бланка. — Всего лишь программа. Влага падала на рабочий стол.

— Не надо плакать, — сработала модель голоса марсианина, его реакция на человеческие чувства. — Ма…

Нервы не выдержали. Бланка быстро отключила комп, не дослушав фразы. Кружилась голова, комок тошноты подступил к горлу. Она коснулась живота, переводя дыхание. Это хорошо, что он улетел. Если бы он знал всё…

Ржевский Всеволод Поликарпович

282: Рок-н-ролл мёртв

Солнце медленно, но верно уходило за старое здание архива, что высилось своими десятью этажами через дорогу. Этот архив уже стоял здесь, когда строили наш дом, а тому уже больше шестидесяти лет. В каком году я сюда заехал? В девяносто шестом? Да, точно… Осенью будет ровно шестьдесят пять, кстати. А архив строили ещё при первом Союзе, значит, ему больше семидесяти. Не помню уже, был ли он уже тогда такого угрюмо-серого цвета, наверное, все-таки был, отделкой его всё это время не баловали. Впрочем, зачем архиву отделка? Не театр, небось, и даже не детский сад. Радовать глаз не обязан. Тем более что небо на его фоне смотрится просто замечательно. Конечно, это ещё вопрос, что чему фон, небо архиву, или архив небу, но гораздо приятнее думать, что небо – главное, а всё остальное для него – только фон. Хорошее нынче утром небо. Такие чистые цвета случаются у нас не часто. Вот, в мае, например, как сейчас. Иногда еще летом с утра пораньше. Чем-то оно напоминает небо в Альпах на этой горе, как её… Я помню, было небо, я не помню – где… Там ещё стоял ресторан вращающийся… Ага, Шилтхорн. Хотя нет, то было как-то гуще и темнее, а это нежное и прозрачное, как акварельная краска. Была бы у меня старческая дальнозоркость, я бы через это небо увидел звёзды даже сейчас. Но и так хорошо. Без дальнозоркости. А звёзды погляжу вечером, ближе к ночи. Что я, звёзд, что ли, не видел? Еще как видел, и не раз. Можно сказать, совсем близко. С Луны, например. Они там вообще практически рядом. Давно это, правда, случилось, лет уже двадцать пять тому, когда был я заметно помоложе. Ну, ничего. На память пока не жалуюсь. Помню всё, как вчера. Да, лететь на Луну в первый раз – почти что как в первый раз прыгать с парашютом. Понятно, что всё давным-давно отлажено и тысячи раз проверено, а всё равно где-то там глубоко внутри мандраж не проходит до тех пор, пока опять не встанешь на твердую землю и не поймешь, что жив, цел… И до чего же это ХОРОШО – прочно стоять своими ногами на своей земле.

Хорошо сегодня. Тихо. Понятно, что все ещё спят, в такую-то рань. Оттого и тихо. Только где-то там, за домом, в овраге еле слышно поёт японский мутант-соловей. Сверху шелестят остро пахнущие майской свежей зеленой листвой тополя, такие же старые, как наш дом. Я помню их ещё прутиками, небрежно воткнутыми в затоптанную после стройки землю. Странные такие были прутки, несуразные и неубедительные. Помнится, я ещё подумал, что их точно сломают, и ни один не выживет. А вот гляди-ка, какие вымахали. Я всегда ставлю своё кресло под тополя, если погода позволяет. Нравятся они мне. И напоминают те столетние деревья, которые росли во времена моего детства возле моего первого дома. Вот ведь что удивительно, в том доме я и прожил всего ничего – первые семнадцать лет жизни – а всё равно именно он до сих пор снится мне по ночам. В нынешнем я живу уже скоро как шестьдесят пять лет, и неплохо, в общем-то, живу, но какое-то чувство временности и непостоянности все эти годы не проходит. Прямо-таки как пересадочная станция…

Из распахнутой настежь двери подъезда выскочил сосед Игорь, зачем-то задрал голову, глядя куда-то вверх и замер, как истукан. Что это с ним? Что он там выглядывает? Тучи, что ли? Так не обещали сегодня дождя, даже облачность не обещали.

— Здравствуйте, Игорь Всеволодович, — сказал я, и добавил на всякий случай: – Дождя не будет.

Сосед опустил голову и поморгал ошеломленно, уставившись на меня, как на привидение. Не узнал, что ли? С чего бы это вдруг? Уж лет пять он живет на одной со мной лестничной клетке. В соседних квартирах. Сначала жил один, а года три назад женился. И жена у него ничего, но уж очень своенравная, как породистая лошадь. И красивая такая же. Изящная, нервная, порывистая… Чувствуется, что у них в семье она старшая.

— Здравствуйте, Всеволод Поликарпович, — ответил Игорь, подходя поближе. — Не холодно Вам? — спросил он, осторожно пожимая мне руку. — Свежо, вроде бы.

— Да нет, хорошо. Опять же, восход какой замечательный, — сказал я, машинально кинув взгляд в сторону дороги. Он оглянулся и промямлил:

— Хм. Солнце-то уже ушло, нет?

— Ничего, мы это дело поправим, — ответил я.

Я пробежался пальцами правой руки по клавиатурке, вмонтированной в подлокотник, кресло зажужжало и плавно двинулось из тени в сторону солнца. Я не совсем паралитик. И ходить могу вполне самостоятельно. Если недалеко и недолго. Долго врачи не рекомендуют. Говорят, возраст уже не тот. Ну да, возраст. Не тридцать лет. И даже не шестьдесят. Чего же с ним делать, с этим возрастом? На помойку не выбросишь. Да. А в кресле все же удобно. Оно и ездит довольно шустро, и сидеть в нём можно везде, где остановишься, да и те же врачи настоятельно просили от него далеко не отходить. Там много всего понаворочено, в том числе и диагност, который в случае чего и им вызов отправит, и мне что-нибудь выпить предложит. Не в этом смысле. В смысле, таблеток каких. Их в комплекте порядочно всяких. Диагност, конечно, и в стандартном браслете есть, но там простенький, типа пульс-температура-кожа. А здесь помощней, кресло всё же. Много чего можно упихать. Сосед пошел рядом.

— Что-то рано Вы сегодня на работу, — заметил я, разворачивая кресло поудобнее, — не спится?

— Не спится. Да и на работе дел полно. А Вы что так рано гуляете?

— Да в моём возрасте спится еще меньше, чем в Вашем. А каждый восход сам по себе – счастье. Практически подарок. Кто же не любит подарки?

— Понятно-понятно.

— Конечно, понятно… — усмехнулся я. Мысленно. — Не спится, значит… Угу.

Что ему может быть понятно? Мальчику в двадцать пять лет? Всю жизнь прожившему во втором Союзе? Что он успел понять за своё безоблачное детство и мгновенно пролетевшую юность? Что он успел увидеть в школе, институте и за два-три года работы? Как он может понять то чувство безмерного облегчения, с которым просыпаешься каждое утро. ПРОСЫПАЕШЬСЯ. Значит, жив. Значит, будет ещё один день. Ещё один восход. Солнце. Небо. Люди. ЖИЗНЬ. Для него всё это воспринимается как сама собой разумеющаяся данность, которая бесконечна, вечна и никак иначе. Дети. Какие же они нынче дети в свои двадцать пять… У меня-то в его возрасте уже дочь в школу пошла… Впрочем, у него с дочерью тоже вроде бы все в порядке.

— А как там Ваша дочь? — спросил я, посмотрев на него из кресла снизу вверх.

— Дочь?! Сссс… спасибо, хорошо, ещё не родилась… — споткнулся он как подстреленный. Понятно, что не родилась. У жены только пошел последний месяц, и в роддоме она совсем недавно. Но уже, видимо, дело к тому идет, иначе не положили бы.