Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но самые неожиданные сходства в лексике и в мотивах, при совершенно разных сюжетах, выявляются между «Песенкой плагиатора» и «“ЯКом”-истребителем» (1968): «А тот, который во мне сидит, / Изрядно мне надоел» = «Во мне заряд нетворческого зла»; «Вот сейчас будет взрыв!» = «Сейчас взорвусь, как триста тонн тротила»; «Ну что ж он не слышит, как бесится пульс» = «Я в бешенстве мечусь, как зверь по дому»; «Бензин — моя кровь! — на нуле» = «.. да и я иссяк»; «Я — главный…» = «Я — гений…»; «Досадно, что сам я немного успел» = «И всё же мне досадно, одиноко»; «Ну ладно, <ну> бог с ним, я много успел» (АР-3-212) = «Но бог с ней, с музой, — я ее простил»; «Но пусть повезет другому» = «Она ушла к кому-нибудь другому».
Непосредственным же толчком к написанию «Песенки плагиатора» послужила история поэта Василия Журавлева, опубликовавшего под своим именем в 4-м номере журнала «Октябрь» за 1965 год стихотворение Анны Ахматовой «Перед весной бывают дни такие…» (1915). Эту историю Высоцкий часто рассказывал на концертах: «В журнале “Октябрь” один поэт, Василий Журавлев, напечатал стихи, которые, как потом выяснилось, принадлежали Анне Ахматовой. Его спросили: “Ты зачем, Вася, это сделал?”. А он говорит: “А я не знаю, они как-то сами просочились”. Вот. А потом говорит: “Да подумаешь, какое дело! Делов-то на копейку! Пусть она моих хоть два возьмет, мне не жалко!”»[1419].
О том, какова была истинная подоплека произошедшего, известно от поэта Юрия Влодова, работавшего литературным «негром» у многих писателей: «Я был пьяный и развлекался. Гляжу, в ЦДЛ за столиком сидит Василий Журавлев. Друг Софронова и Грибачева. Очеркист, руководитель семинара в Литинституте. Аферист, ханыга и прохиндей. Я давно о нем слышал. Говорили, будто бы он спер эти очерки из журнала “Дальний Восток” пятигодичной давности. Вот, наверное, отчего я к нему прицепился: “Почему бы тебе не быть поэтом?”. Он моментом: “Ты, что ли, меня сделаешь? Хм… Я, вообще-то, таксёр по профессии. Я тебя понимаю, бля… Всё, заметано! Только смотри, чтоб атаса не было. Хипеш будет — у!”. Мы договорились с ним за пять минут. И у него начали выходить книги. Я сказал, что гонораров мне не надо, я так, интересу ради, это — потом, если приспичит. Жизнь прижала — приспичило. Позвонил, а он стал прятаться, клясться, что, гонорара, мол, не получил. Но я-то знал, что получил. И тут он брякнул: “Известия” просят подборку — нужно дать. Написал я для него подборку, но внутри поставил два стихотворения Ахматовой. Публикация состоялась и… фельетон в “Литгазете” — тоже. Я звоню ему: “Ну, что? Так я наказываю, Вася”. Он выступил в “Литературной России” с письмом: мол, бес попутал, мол, у него в черновиках лежала любимая Ахматова… И исчез. Нет такого поэта Журавлева»[1420]. Между тем сборники стихов у Журавлева продолжали выходить и позднее. Вероятно, нанял себе других «негров»…
Через год после «Песенки плагиатора», летом 1970-го, была написана «Песня про первые ряды», в которой наблюдается развитие одного мотива: «Меня сегодня муза посетила <.. > Она ушла — исчезло вдохновенье» —> «И, вдохновенье, где ты? Посети!» (АР-4-25). Здесь напрашивается цитата из письма Высоцкого к Людмиле Абрамовой от 15.07.1964: «Никак, лапа, не посещает меня муза — ничего не могу родить, кроме разве всяких двустиший и трехстиший. Я ее — музу — всячески приманиваю и соблазняю, — сплю раздетый, занимаюсь гимнастикой и читаю пишу для ума, но… увы — она мне с Окуджавой изменила» /6; 339/ (ср. в «Песенке плагиатора»: «Она ушла к кому-нибудь другому»). Об этом же три года спустя он напишет Игорю Коха-новскому (Москва — Магадан, 25.06.1967): «Теперь насчет песен. Не пишется, Васё-чек! Уж сколько раз принимался ночью — и никакого эффекта. Правда, Зоя — та, что Оза, — сказала, что и в любви бывают приливы и отливы, а уж в творчестве и подавно. Так что я жду следующего прилива…»(С5Т-5-279).
На уровне внешнего сюжета герой «Песенки плагиатора» подвергается сатире, высмеивается, однако если повнимательнее вчитаться в текст, да еще и привлекая рукописные варианты, то выяснится, что «плагиатор» и учитель Кокильон по своей сути идентичны, поскольку первый из них — поэт, а второй — ученый, то есть оба они — творцы, как и сам Высоцкий, и поэтому наделяются одинаковыми чертами: «Я бросился к столу — весь нетерпенье» = «В погоне за открытьем он был слишком воспален». Причем черновой вариант ранней песни: «Я сел писать в безумном нетерпеньи» (АР-9-66), — также находит соответствие в поздней: «И закричал безумный: “Да это же коллоид!”» (то есть героя осенила догадка, и именно так была названа на одном из концертов «Песенка плагиатора»: «Поэта осенило»[1421]; а другой вариант ее названия: «Посещение Музы, или Вопль плагиатора»[1422], - напоминает вышеприведенную цитату из «Баллады о Кокильоне»: «И закричал безумный…»).
Еще раньше мотив безумия встретился в песне «Она была чиста, как снег зимой..»(1969): «Сперва решил: дни сочтены мои — / Безумья кровь в мои проникла вены» /2; 497/. Здесь «безумье» героя связано с исчезновением любимой женщины, а в «Песенке плагиатора» — с ее изменой («Она ушла к кому-нибудь другому»), в результате чего герой теряет покой: «Я в бешенстве мечусь, как зверь, по дому».
Отметим и другие сходства между «Плагиатором» и «Балладой о Кокильоне».
Первую песню Высоцкий однажды объявил так: «Песенка о муках творчества, или Посещение Музы»[1423]. А во второй о герое сказано: «Но мученик науки, гоним и обездолен…».
В обеих песнях упоминается наивысший пик творческого вдохновения, которое испытывают герои (при этом нас не должно смущать пародийное заимствование из Пушкина): «Я помню это чудное мгновенье, / Когда передо мной явилась ты!» =
