Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

героем в черновиках «Сказочной истории» (1973): «…Как женился я на дочке / Нефтяного короля, — / Расскажу — не приукрашу, / Как споил ее папашу / И как в пьяном виде он / Подарил мне миллион» /4; 294/. Сравним заодно последнюю строку с черновым вариантом «Баллады о Кокильоне», написанной в том же году: «Хотел он заработать миллион — / Любитель-химик Кокильон» (АР-17-8). Отчасти поэтому Высоцкому был так близок Остап Бендер, который в конце концов сумел выудить миллион у Александра Корейко в «Золотом теленке» Ильфа и Петрова.

А заключительная просьба героя-рассказчика «Лекции»: «Лишь дайте только волю, мужики!», — заставляет вспомнить аналогичное обращение к сокамерникам в «Песне Гогера-Могера»: «И вы меня, ребята, поддержите!» (к тому же в этой песне герой сетовал: «Если с горя плюнешь, скажем, — / В каталажку попадешь»; АР-6-55; а в одном из комментариев к «Лекции» после исполнения «.Диалога у телевизора» автор сказал: «Дело в том, что вот этот вот самый Ваня, он все-таки пошел в магазин, друзей не встретил, попал он на 15 суток за мелкое хулиганство, а так как он был последним человеком, который туда появился, в эту самую каталажку, то все его спрашивают, что там в мире происходит»212).

Вообще мотив стремления к свободе характерен для поэзии Высоцкого с самого начала 60-х годов: «И на волю выйду — как пить!» («Бодайбо»), «Мне нельзя на волю, не имею права» («За меня невеста…»), «Век свободы не видать из-за злой фортуны!» («Серебряные струны»), «Я же на свободе буду — я ж такое вам устрою!» («Мишка Ларин»; черновик /1; 372/), «Дайте рупор, дайте волю, / Отпустите на два дня!» («Письмо с Канатчиковой дачи»; черновик — АР-8-49), «.Дайте же мне свободу!» («Дайте собакам мяса…»), «.Дайте мне глоток другого воздуха!» («И душа, и голова, кажись, болит…»), «Ия / Воздух ем, жую, глотаю, / Да я только здесь бываю — / За решеткой из деревьев, но на воле» («В тайгу!..»), «Но здесь мы на воле, ведь это наш мир!» («Спасите наши души», 1967), «Я прошу Верховный Суд, / Чтоб освободиться, / Ведь жена и дети ждут / Своего кормильца» («Я не пил, не воровал…»), «Не запирайте, люди, — плачут дома детки!» («Милицейский протокол»).

Призыв «не запирать» встречается также в песне «.Дайте собакам мяса…»: «Ладно, я буду покорным. / Дайте же мне свободу!». Однако позднее лирический герой будет говорить о своей «непокорности»: «Я больше не буду покорным, клянусь!» /2; 88/, «Если рыщут за твоею / Непокорной головой, / Чтоб петлей худую шею / Сделать более худой…» /5; 12/. Да и герой исполнявшейся Высоцким лагерной песни «Речечка» — «жульман» (с которым идентифицировал себя сам поэт) — просит начальника тюрьмы: «Ой ты, начальничек да над начальниками, / Отпусти на волю»

Особый интерес в этой связи представляет перекличка между «Балладой о времени» и черновиком «Побега на рывок»: «И темница тесна, и свобода нужна, / И всегда на нее уповаем» = «Где мои год за три! / Я на их уповал!» (АР-4-14). Правда, нередко встречается и противоположный мотив — отсутствие «упования» или его тщетность: «И, видно, напрасно я жду ледохода» («Надо уйти», 1971), «Нет надежд, как у слуги, раба» («Набат», 1972; АР-4-73), «И не надеюсь поразить мишень» («Песня конченого человека», 1971), «Неужто мы надеемся на что-то?» («Приговоренные к жизни», 1973), «Да не на что, не на что уповать!» («Мне, может, крикнуть хочется, как встарь…», 1975). Поэтому: «Живу, не ожидая чуда» («Мне скулы от досады сводит», 1979), хотя раньше такие ожидания были: «Взгляд застыл в ожидании чуда» («Неужели мы заперты в замкнутый круг?», 1972; АР-2-56).

Более того, в песне «Всем делам моим на суше вопреки…» (1972) поэт обращается к знакомым капитанам: «Вам вольничать нельзя в чужих портах, / А я забыл, как вольничать в своих». Да и все остальные люди тоже забыли об этом: «От былой от вольности / Давно простыл и след» («Много во мне маминого…», 1978). А о том, что он забыл, «как вольничать», лирический герой сетовал еще в песне «Дайте собакам мяса…» (1965): «Мне вчера дали свободу… / Что я с ней делать буду?».

В качестве иллюстрации приведем воспоминания режиссера Петра Солдатенкова: «Однажды я спросил Владимира Семеновича Высоцкого: “Допустим, вы — режиссер документального кино. Какие бы фильмы вы стали снимать? О чем? Или — о ком?”. Высоцкий ответил: “Я хотел бы снимать фильмы о свободных людях”»[1406]. Эта же мысль нашла отражение в концовке посвящения «К 15-летию Театра на Таганке» (1979): «Мы выжили пятнадцать лет. / Вы думали “слабо”, да? / А так как срока выше нет — / Свобода, брат, свобода)», — и в черновиках посвящения «Олегу Ефремову» (1977): «Я из породы битых, но живучих. / Я жив, и мне свобода дорога» /5; 595/.

***

Перед тем, как продолжить разговор о «Лекции», остановимся на «Балладе о Кокильоне» и на «Песне Билла Сигера» («Вот это да!»), поскольку оба эти текста, формально написанные для фильма «Бегство мистера Мак-Кинли», содержат множество автобиографических деталей. Частично мы уже касались их, когда сопоставляли «Балладу о Кокильоне» с «Маршем космических негодяев» (с. 420), а «Песню Билла Сигера» — с «Песней про Джеймса Бонда» (с. 176). Сделаем еще ряд замечаний.

Сам образ учителя химии Кокильона является продолжением маски учителя математики и физики Галилея, которого играл Высоцкий, начиная с 17 мая 1966 года, и, разумеется, проецировал ситуацию с Галилеем и инквизицией на свои собственные взаимоотношения с властью (кроме того, по словам Людмилы Абрамовой, «Володя преклонялся перед точными науками: физикой, математикой, химией»[1407]). В том же году он написал короткую песенку, в которой впервые встретился образ гениального ученого как авторская маска: «Быть может, о нем не узнают в стране / И не споют в хоралах, — / Он брал производные даже во сне / И сдачу считал в интегралах».

В первых двух строках — «Быть может, о нем не узнают в стране / И не споют в хоралах» — явно прочитываются опасения самого поэта, что вследствие официального непризнания его могут легко забыть.[1408]^ Этот мотив позднее встретится в черновиках «Канатоходца»: «Теперь немногие вспомнят, как его звали» (АР-12-46); в «Балладе о Кокильоне»: «Простой безвестный гений безвременно угас»; в черновиках песни «Про любовь в эпоху Возрождения»: «Некий безвестный художник / Много испытывал бед. <…> “Мало ль что ты — гениальный. — / Мы не глупее, небось!”» (АР-248); в «Песне солдата на часах»: