Цель и средства. Политика США в отношении России после «холодной войны» - Джеймс Голдгейер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ведущую роль в определении экономической политики в отношении России играл заместитель министра финансов Дэвид Малфорд, занимавший этот пост с 1984 года. Помимо России он также отвечал за координацию политики в рамках «большой семерки». Он очень хорошо знал историю советских долгов и считал, что «проблема долгов в принципе очень прозрачна, и решается она в соответствии с определенными финансовыми реалиями». Более того, по словам одного представителя Госдепартамента, который достаточно тесно работал с Министерством финансов, «в то время все были согласны, что мы имеем дело не с бедной страной. Она являлась экспортером энергоресурсов. Но если она хочет тратить деньги на оборону, то это ее выбор. Она может и должна платить свои иностранные долги»{175}.
В октябре 1991 года, перед ежегодным заседанием Всемирного банка и Международного валютного фонда в Бангкоке, министры финансов «большой семерки» услышали от Явлинского (в то время он был членом комиссии по экономической политике, созданной переходным правительством после путча), что после 10 ноября Советский Союз будет не в состоянии выполнять свои обязательства по долгам. Это, как вспоминает Малфорд, «стало для всех нас большой новостью». В Москву немедленно отправились эмиссары «большой семерки», поскольку ни США, ни их партнеры не собирались оказывать финансовую помощь стране, которая не справлялась с обслуживанием имеющегося долга. Это, как сказал в сентябре Бейкер Горбачеву, сделает невозможным оказание гуманитарной помощи, а Запад считал положение настолько серьезным, что не исключал возникновения беспорядков предстоящей зимой, если такая чрезвычайная помощь не будет оказана. Предоставление новых кредитов будет возможно только в том случае, если советское правительство достигнет взаимопонимания с Западом по поводу реструктуризации своего долга{176}. Встречи посланцев «большой семерки» проходили в течение нескольких дней в гостинице «Октябрьская». Вспоминает Дэвид Малфорд: «Мы всей «семеркой» пытались объяснить им, как это все работает, что произойдет, если выплаты по долгам прекратятся, что такое «Парижский клуб» и как он действует. Было много разногласий и враждебности, например между Украиной, Россией и другими [республиками]. Они утверждали, что Советский Союз, может быть, и сделал эти долги, но они этих денег никогда не видели и не могут нести ответственность за часть этого долга, потому что они никогда и ничего от этого не имели»{177}. «Семерка» приняла решение, что Россия и остальные республики должны заключить так называемое соглашение о солидарной и индивидуальной ответственности. Такое соглашение устанавливает не только общую ответственность, но каждый из участников также отвечает в полном объеме за весь долг. Малфорд так характеризует подобное соглашение: «Оно идеально подходит, если вы хотите связать кого-нибудь или связать какую-то группу, но если члены этой группы сильно отличаются друг от друга по своим возможностям, тогда главное преимущество заключается в том, что самый сильный участник, в данном случае Россия, будет «на крючке» и в ответе за всех. Но если Россия не будет платить и никто другой не будет платить, то в конечном счете «крайним» оказывается самый слабый, что абсолютно непрактично. По этой причине я немного волновался в отношении соглашения о солидарной и индивидуальной ответственности, но мы все же решили попробовать заключить его»{178}. Последовавшие переговоры были исключительно трудными, поскольку республики настаивали на том, что они не могут отвечать за долги, которые не дали им никакой пользы. Российские представители понимали, что им придется взять на себя весь долг при том условии, что к России переходят все зарубежные активы Советского Союза (например, здания посольств и другая собственность).
Дэвид Малфорд и помощник министра финансов по международным вопросам Олин Ветингтон были убеждены в преждевременности рассмотрения любых программ помощи, даже если Москва выполнит основные условия создания рыночной экономики. Они считали главным, чтобы мировой рынок испытывал доверие к России, а это означало, что России необходимо избежать дефолта. По их мнению, это был единственный путь для вступления ее во Всемирный банк и Международный валютный фонд, что, в свою очередь, являлось ключом к получению западных кредитов. Учитывая природные ресурсы России, особенно ее запасы нефти и газа, многие выражали скептицизм по поводу якобы имеющей место ее неспособности погашать долги, к тому же в случае необходимости Россия всегда могла перебросить деньги из области обороны на другие цели{179}.
Представители Министерства финансов США не только считали, что Советский Союз, а затем Россия должны взять обязательство по обслуживанию внешнего долга, чтобы сохранить свою кредитоспособность, но также утверждали, что Россия никогда не ставила вопрос о прощении долга{180}. Отчасти это объяснялось стремлением российских представителей быть признанными в качестве государства — правопреемника Советского Союза. Но они также просто могли бояться поставить этот вопрос. Гайдар вспоминает, как Малфорд «угрожал, что, если не будет заключено письменное соглашение, он остановит поставки американского зерна». По сути, Гайдар утверждает, что новое российское правительство присоединилось к переговорам с западными представителями в Москве еще в ноябре
1991 года, когда советское правительство уже пообещало экспортировать 100 т золота. Однако Запад в ответ на готовность России подписать соглашение о солидарной и индивидуальной ответственности снял свое требование о продаже золота, экспорт которого, по словам Гайдара, означал бы «финансовый Брест-Литовск»{181}.[41] Дефолт, конечно, мог нанести серьезный ущерб международной репутации России, хотя критики вроде Сакса утверждают, что необходимость обслуживать долг (даже в ограниченных масштабах) способствовала «финансовой дестабилизации России в критический период начала 1992 года»{182}. Он также задается вопросом, что могло бы произойти, если бы «семерка» проявила инициативу и предложила России простить хоть часть советского долга, особенно после коллапса Советского Союза в декабре 1991 года. Кредитоспособность России была бы подорвана, но, как мы теперь знаем, она и так упала. Однако Россия все же не была бы обременена долгами, накопленными ужасным режимом, правившим страной на протяжении семи десятилетий. Консервативно настроенный Ричард Перл в то время говорил: «Мы должны найти какой-то способ списать долги и дать Ельцину шанс на победу. По крайней мере мы можем уничтожить долговые расписки его недемократических предшественников»{183}. Правда, Россия была должна Германии значительно больше, чем другим странам Запада, и Соединенным Штатам было бы трудно подбить союзников на такой шаг, поскольку из общей суммы советского долга на декабрь 1991 года в 65 млрд. долл. задолженность США составляла всего 2,8 млрд. долл.{184} И все же хотелось бы вообразить реакцию российского общественного мнения, если бы в конце 1991 года Соединенные Штаты предложили простить хотя бы часть этого долга в 2,8 млрд. долл., чтобы помочь новой России встать на ноги.
Между тем этому воображению не суждено было сбыться. Представитель Госдепартамента Дэннис Росс отмечает, что частично это было связано с тем, что Египту предложили простить долги за его участие в коалиции, которая вела войну в Персидском заливе, и на этом фоне Министерству финансов было крайне трудно выступить с новой инициативой о прощении долгов. Но он также сетует, что «проблема была не только в подходе Министерства финансов к долгам, тут сказывалось и отношение этого ведомства к оказанию помощи. Они выступали против и смотрели на проблему через темные очки. Мы готовили предложения, учитывали стратегические реалии, что было похоже на то, как если бы мы тащили в гору телегу, нагруженную камнями. Они сопротивлялись на каждом шагу. Брэйди всегда мог пойти к Бушу и свести все к узким экономическим интересам. И Бушу было трудно с ним спорить. Буш говорил, что он хотел бы что-то сделать, но все это сильно ограничивалось критериями, которыми руководствовалось Министерство финансов»{185}.
Вялая двусторонняя помощь
Двусторонняя помощь России была весьма ограниченной и оставалась таковой до конца администрации Буша. Помимо обстоятельств, на которые ссылался Росс, существовали еще две причины, ограничивавшие масштабы помощи: во-первых, опасение по поводу того, что может случиться с деньгами, поскольку никто не знал, куда делись деньги, которые были ранее направлены в Москву; во-вторых, принципиальное соображение политического плана в отношении иностранной помощи. После победы Харриса Вуфорда в ноябре 1991 года на выборах в Сенат от штата Пенсильвания президент был сильно обеспокоен, что оказание крупной экономической помощи России может повредить ему, поскольку опросы общественного мнения указывали на большие сомнения американцев в отношении его способности управлять экономикой.