Срок - Луиза Эрдрич

– короткая книга. Он яростно сжимает в руках экземпляр шедевра Фицджеральд под названием «Голубой цветок» и уносит его прочь.

Перепутали

Катери позвонила в мой выходной день. Наш городской телефон не указан в телефонном справочнике, но именно его номер она и набрала. Вероятно, нашла в записной книжке своей матери. Как я поняла, Катери не ведет светских бесед. Но ее внезапно возникшее настойчивое желание тесно пообщаться стало неожиданностью.

– Что-то случилось, – сообщила она.

– Вы, должно быть, ошиблись номером.

– Нет, это Катери. Что-то случилось.

– И вам привет, – откликнулась я.

– Привет. Что-то случилось.

Я промолчала.

– Дело в маме.

– А что с ней не так?

– Я еще не уверена. Скажу, когда подъедете.

– Сегодня мой выходной, и я занята. Хлопочу по дому. И вы это знаете, потому что позвонили по номеру, отсутствующему в списке.

Катери сделала паузу, корректируя свою атаку.

– Послушайте, – продолжила я, – я готова помочь. Когда люди, занятые в розничной торговле, не на работе, они ничего ни для кого не делают, если только их не попросят по-хорошему.

– Вот как. Знаете, учительницей средней школы вам не стать. Извините, что я так резка, – добавила Катери. – Это не похоже на меня – расстраиваться, но я кое-чем очень расстроена. Это связано с мамой. Я знаю, что вы с ней были лучшими подругами.

– Что вы имеете в виду под «лучшими подругами»?

Молчание парализовало нас обеих. «Лучшие подруги». Эти не соответствовавшие действительности слова наполнили меня тревогой. Во всяком случае, для меня. Нас с Флорой связывали только книги.

– Она говорила…

Катери запнулась. В ее голосе слышалось огорчение.

Во мне шевельнулся червячок вины. Что, если Флора действительно думала обо мне как о близком человеке? Что, если она все еще пыталась, как неуклюжий призрак, сделать так, чтобы мы оставались подругами?

– Слушайте, – продолжила Катери, – книги значили для моей матери все. Она жила ими! И у вас есть то же самое…

– Все не так уж плохо, – промямлила я, – однако плохо. Мы были погружены в «По направлению к Свану», когда…

Катери не ответила.

– Вы все еще слушаете? – спросила я.

– Да. Вы говорили совсем как она. Я так по ней скучаю. Пожалуйста, не могли бы вы приехать?

Я не хотела тащиться к ней в гости, но не могла сказать «нет»: она так проникновенно говорила о книгах и так просила. В ее голосе чувствовалась нотка мольбы, совершенно чуждая той Катери, с которой я некогда познакомилась, и той женщине, какой она была в начале нынешнего телефонного разговора.

– Хорошо, я приеду. Где вы?

– В полицейском отделении, пятый участок.

– Ради бога, нет.

– Мне пришлось поговорить с полицией. И теперь я слишком расстроена, чтобы ехать домой. Вы меня сразу увидите, как только войдете.

Пока она диктовала адрес, который я уже знала и по которому мне совсем не хотелось ехать, я выглянула в окно. Мое умирающее дерево тянулось к небу, лежа на земле. Его ветви были похожи на умоляющие руки. Жизнь покинет их не сразу. Я почувствовала беспомощность, безволие, фрустрацию, испытываемые деревом. Оторванность от корней, неспособность ощутить вкус звездного света.

Здание представляло собой безобидную коробку из кирпича и стекла с дверным проемом в стиле стрип-молла[49], увешанную белыми праздничными гирляндами. Катери вышла вперед, чтобы поприветствовать меня. Мне было крайне неприятно находиться в полицейском участке, но девушка, похоже, этого не замечала. Она взяла меня за руку. Я заметила стол позади нее. На чистой поверхности расставлены скудные украшения – фотография собаки в рамке и дешевая ваза из прозрачного стекла, с пятнышками у основания, с хрупкой побуревшей розой. Я суеверно отношусь к хранению увядших цветов.

– Спасибо, что приехали. Правда, я серьезно. Мне нужно рассказать кому-нибудь о случившемся. Вы поймете, почему разговор не телефонный.

Мое сердце стало сжиматься. Ладони вспотели. «Ладно, Туки, – подумала я, – теперь, по крайней мере, ты знаешь, что у тебя все еще осталась физическая аллергия на пребывание в полицейском участке».

– Просто расскажите, – попросила я.

Катери прикусила губу. Она положила руки на сердце и глубоко вздохнула.

– Ладно. Хорошо. Во-первых, они перепутали прах. Я забрала не тот пепел.

Теперь у меня начала кружиться голова.

– Затем, как будто этого было недостаточно, ее тело обнаружили вчера в окружном морге.

– Как могло…

– Знаю. В крематорий привезли не то тело. У служащей морга похоронного бюро выдался плохой день. Она извинилась. Иногда, ну, в общем, довольно часто, у них бывают плохие дни. Она вошла в перегретое помещение, чтобы убрать большое тело, которое, по-видимому, находилось там некоторое время, а затем, когда ее коллега отпустила ноги, на нее брызнуло то, что они называют «соком разложения». В тот день поступило много тел, и пепел, который у меня есть, по-видимому, часть того большого мужчины. Вскрытия не было. Мне жаль говорить вам все это. Служащая слишком подробно описала то, о чем я рассказываю сейчас, и я ужасно, ужасно… Ах, мое сердце разбито!

Катери опустила коротко остриженную голову на руки. Все, что она сказала, было слишком экспрессивно, а потом еще эта последняя фраза. Она была чудно́й, какой-то викторианской. Но с другой стороны, Флора также иногда использовала странные, анахроничные обороты речи.

– Я только что вернулась с опознания матери. И я не знаю, как передать…

Теперь Катери обхватила голову руками и не закончила фразу.

– Я не знаю, как сюда добралась, – продолжила она. – А теперь боюсь ехать одна, потому что меня трясет. Видите? До меня только сейчас начинает доходить.

Катери протянула руку. Но та не дрожала.

– Ну, все равно, – сказала она. – Думаю, дрожь у меня внутри.

Мне потребовалось сделать над собой усилие, чтобы сдержать собственные мысли. Я была подавлена ими, и у меня начало сводить челюсть.

– Поехали, – только и сумела выдавить я.

Она встала и последовала за мной к двери. Я плавно тронулась с места и выехала на улицу, несмотря на ощущение внутренней дрожи и пронзительный завывающий голос, звучащий в голове. Стараясь задерживать дыхание, я успокоилась достаточно, чтобы почувствовать, что безопасно веду машину. «Дыши ровно, дыши ровно», – твердила я себе. Увы, это не помогало. Я стала выбирать окольный путь, легкие улицы. Поездку окутала аура нереальности. У двери в отделанный камнем дом Флоры мне пришлось сдерживаться, прижав кулак к зубам, чтобы не заговорить. Очевидно, сейчас было не время рассказывать Катери о ее матери, но теперь я по-настоящему чувствовала себя больной. И когда я попыталась отгородиться от мыслей о ней, давление усилилось. Я действительно почувствовала, что могу сойти