Срок - Луиза Эрдрич

землистый запах перегнивших цветов. Похоже, она была права. Поллукс поудобней устроился на ветке и закрыл глаза.

Асема приехала, потому что я отправила ей сообщение о моем дереве и его предполагаемом возрасте. Она любительница деревьев.

– Я бы хотела, чтобы ты просто оставила его здесь, как оно лежит, – произнесла она, опершись на ствол.

Я взглянула на то место, где закопала книгу, и обрадовалась, заметив, что земля выглядит нетронутой. Его почти нельзя было обнаружить. Мне стало интересно, будет ли книга выглядеть так, как прежде, если я ее откопаю. Покоробилась ли обложка, потрескалась ли отделка, пропитались ли влагой страницы, сделав смертоносный текст нечитаемым? Образ бледной книги всплыл в моем сознании. Я выбросила ее из головы, прислонилась к ветке со своим горячим кофе и закрыла глаза.

– Ваше дерево такое красивое, такое дружелюбное. Оно сейчас похоже на великана, положившего руку на землю, чтобы убаюкать мышь.

Образ книги снова возник в моих мыслях, страницы медленно переворачивались и трепетали, словно на ветру.

– Может, нам не стоит здесь сидеть, – сказала я.

– Нет, мы должны, – возразил Поллукс. – Ты боишься, что соседи подумают, будто мы странные? Не волнуйся. Они уже это знают.

Дело было в другом. Я чувствовала себя не в своей тарелке из-за того, что образ книги постоянно появлялся в моих мыслях, и я опасалась, что очень близко нахожусь к месту ее захоронения.

– О, забудь об этом, – проговорила я.

Я начала рассказывать о магазине. Какие книги продавались, какие нужно купить. А сама забралась на дерево и начала трогать потрескавшиеся сучья, подбирать куски отслоившейся коры и опасно карабкаться по ненадежным, прогибающимся ветвям. Поллукс закрыл глаза, чтобы вздремнуть. Вскоре я обнаружила, что разговариваю сама с собой, а Асема исчезла. Я в тревоге вскочила и увидела, что она смотрит на то самое место, где я закопала книгу. Все случилось в мгновение ока. К тому времени, как я подошла, она успела поддеть землю, а затем утрамбовать ее туфлей.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Ничего, – ответила она.

– Что заставило тебя стоять там, где стоишь, и ковырять землю туфлей?

Асема удивленно нахмурилась, глядя на меня.

– Я была погружена в свои мысли, – смутилась она, – а верней, даже не думала ни о чем конкретном. Извини, что испортила твою траву.

– Дело не в этом. Я имею в виду, что заставило тебя встать именно в этом месте?

– А в чем дело? Здесь кто-то похоронен?

– Да, – потупилась я. – Не человек. Собака.

– Чья собака?

– Бродячая собака.

– Ты похоронила бездомную собаку?

– Она умерла во дворе однажды ночью.

– Ты никогда мне об этом не рассказывала.

– Рассказывать особо нечего. Хотя мне было достаточно грустно.

– Тогда почему ты так беспокоишься о ее могиле? Эта собака была похожа на Куджо? Или на собаку из «Кладбища домашних животных»?

– Вроде того, – пробормотала я. – Она вспоминается мне до сих пор.

– Бедняга, – произнесла Асема, внезапно огорчившись вместе со мной.

Когда Асема объявила, что ей пора уходить, Поллукс проснулся, обнял меня и повел обратно в дом. Внезапно мне показалось, что муж едва ли не волочет меня за собой. Но Поллукс усадил меня и велел, чтобы я не двигалась, пока он не сделает мне открытый сэндвич с яичницей и зеленым перцем чили. Он пообещал подать их на огромной поджаренной оладье. Поэтому я повиновалась. Я не могла признаться ему, что меня мучают гнетущие мысли и мрачные кошмары, связанные с призраком, а теперь еще и с книгой. Он знавал меня при обстоятельствах, когда подобные мысли навеваются пристрастием к всевозможным занятным наркотикам, включая «вино мертвых». Весть о них прозвучала бы как серьезный рецидив.

– Ты потеряла свое дерево, – сказал Поллукс, принеся сэндвич на глиняной тарелке. – Оно было твоими приютом и другом.

– Да, именно так. Мое дерево. Моя прекрасная душа.

Поллукс положил руку мне на плечо, сжал в знак сочувствия, а затем убрал. После того как я доела сэндвич, он, похоже, вспомнил, что слышал во сне, и выпалил:

– Ты похоронила собаку? Что за история?

– Асема действовала мне на нервы, – посетовала я, теперь уже сытая и счастливая. – Она ко всему цепляется. Не было никакой собаки.

– Она просто стояла на нашей так называемой лужайке, – возразил Поллукс. – Что в этом плохого? Зачем было выдумывать собаку?

– Просто так! Давай жить настоящим моментом!

– Никогда не слышал ни о чем более безумном.

– Это твой сэндвич безумно вкусный! – восхищенно произнесла я, уставившись на пустую тарелку.

– Еще один?

– Было бы здо́рово. Давай помогу, поболтав с тобой, пока ты его готовишь.

Синий цвет

Несмотря на то что я закопала книгу, Флора продолжала меня навещать. У нас начинался предпраздничный аврал, но обычно перед обедом наступало затишье. Флора по-прежнему была пунктуальна. Ровно в одиннадцать утра я слышала звон браслетов на ее запястьях, доносящийся из уголка художественной литературы. Теперь, похоже, на ней был ее длинный нейлоновый пуховик, потому что он слегка шуршал по прилавку, переделанному из яхты. Старое мексиканское одеяло, накинутое на кресло, стоящее у стенда «Мемуары», часто оказывалось на полу. Флора всегда утверждала, что мы должны обить это кресло заново. Она шуршала и в туалете, хотя разбрасывать бумажные полотенца ей удавалось редко, а затем она, как всегда, проскальзывала в исповедальню, не открывая ее низкую дверь.

Когда это помещение было отремонтировано, друзья нашего книжного магазина развесили по стенам священный табак, душицу, можжевельник и шалфей. Затем они покрасили переднюю и заднюю двери в синий цвет, чтобы уберечься от негативной энергии. Во всем мире – в греческих деревнях, на американском Юго-Западе, у туарегов – везде синева отталкивает зло. Синие стеклянные бутылки на подоконниках отгоняют бесов и так далее. Отсюда и парадные двери, выкрашенные в ярко-синий цвет, и ярко-синие навесы над окнами.

Какой синий лучше всего? Есть тысячи его оттенков.

Я знаю книжный магазин как место, куда, помимо толп читателей, иногда забредает раздражение. Но ни одно зло, насколько я могу судить, никогда не проходило через синюю дверь. Флора была назойливым призраком, беспокойным и несдержанным. И все же синяя дверь должна была удержать ее снаружи. Возможно, она протискивалась через трещину в полу. За исключением одного случая, когда я велела ей уйти и ощутила на себе всю энергию ее негодования, я снова и снова говорила себе, что она достаточно безобидна.

Не так, конечно, обстояло дело с книгой.

Книга пребывала на самом дне моих мыслей, затаившись, как старое горе или не вырвавшийся наружу гнев. Она была там, под спудом, как будто