Книга Розы - Роза Эпштейн

Вышла я от Оратовского и вижу: на крылечке стоят начальник отделения, три его зама и старший диспетчер. Они-то думали, что меня выведут с автоматчиком.

Потом мне рассказали, что начальник поезда, мой однофамилец, попросил диспетчера Харькова, когда уже разгрузили раненых, передать диспетчеру Эпштейн, девочке, что он хотел бы иметь такую дочечку. А мужик-диспетчер заметил:

– А я бы и от такой невесты не отказался.

Третий раз довелось испытать судьбу уже весной того же 1944 года. Когда формировали составы на Лозовой, то согласовывали это со службой «З». Из «З» нам пришел приказ отправить восемь вагонов с мукой. Все это отражалось в амбарной книге: сколько вагонов, под какой груз, на какой пакгауз отправляем. А направление, куда отправлять груженый состав, давали из «З» из Харькова. Последняя графа в книге – подпись «ЗКРС», таково было аббревиатурное название коменданта станции. В конце смены он приходил расписываться. Отказов не случалось. А под погрузку продуктов вагоны необходимо промыть. Промывали их горячей водой, подключали к инжектору и просто ошпаривали изнутри. Потом надо было просушить. Это делали мужики из заградотряда – протирали мешковиной изнутри. Потом вагоны ставили под погрузку. Только приготовили два крытых вагона под муку, как ЗКРС Белоглазов и командует:

– Вагоны все подавать на двадцать пятый пакгауз. Комендатура получила приказ.

В моем понимании, боеприпасы – самый важный груз. И я отдаю два уже промытых вагона на тот пакгауз. И вижу в окно: останавливается американская машина, выходит из нее генерал, а из других четырех машин высыпались капитаны, майоры, полковники – свита. Подумала: «К коменданту приехало какое-то начальство».

Но заходит ко мне комендант участка Ванька Чайка и говорит:

– Роза Соломоновна, тебя приглашает генерал Кабанов.

– А на хер он мне нужен? – удивляюсь. – Разве генералы еще могут на девок заглядываться?

Ванька посмеялся и посерьезнел:

– Вообще-то не до смеху, Розочка. Комендатура моя выстроена впереди печки. А ты встань впереди моих ребят. Тогда он не посмеет стрелять. А то пристрелит еще.

– Вань, ты че, охренел? Зачем я пойду туда?

– А ты зачем забрала два вагона из-под погрузки муки под боеприпасы? – вопросом на вопрос ответил Чайка.

Схватила я амбарную книгу, где записано, сколько вагонов, куда перегнать, фамилия «Белоглазов» и стрелкой показано, с пакгауза 19 на пакгауз 25. Пошли мы в комендатуру. Свои волосы длинные я всегда подхватывала тонкой желтой ленточкой – бархоткой. Если б знала, берет надела бы форменный со звездочкой. Чайка открыл дверь и первым зашел. Я – за ним. Встала за его спиной, выглядываю из-за него и громко докладываю:

– Товарищ генерал, военный диспетчер Лозовского отделения Эпштейн Роза Соломоновна прибыла по вашему указанию.

Генерал грозно так спрашивает:

– Что это за детский сад?

– Я военный диспетчер, – отвечаю.

– Поэтому солдаты сидят без хлеба? – продолжает тот гневаться.

Я продолжаю очень серьезно докладывать по книге:

– Приказ на погрузку муки поступил в девять часов пять минут. Два вагона погружено, а оставшиеся промытые два вагона переподали на пакгауз двадцать пять под боеприпасы.

– А ты знаешь, что полевые пекарни остались без муки и поэтому солдаты сидят без хлеба? Почему ты передала эти четыре вагона на двадцать пятый? – Тон генерала не предвещает ничего хорошего.

– По заданию коменданта станции Белоглазова.

– Кто Белоглазов? Почему давали такое распоряжение?

Белоглазову бы сказать:

– Из Харькова приказ пришел из «З».

Но он, струхнув, ответил:

– Я такого приказа не давал.

Хоть стой, хоть падай! А о генерале Кабанове среди железнодорожников ходила такая молва, что он начальника Купинского отделения табуреткой шарахнул по голове, и тот теперь ходит со свернутой шеей. Все это в мозгу у меня промелькнуло, глянула по сторонам – табуреток нет. Стою я впереди комендатуры, как Чайка велел. Но Кабанов только слегка кивнул головой, и два офицера встали по обе стороны от Белоглазова и увели его. Больше о нем мы ничего не слыхали.

Наш начальник отделения Коваль тоже сильно струхнул. Генерал же сразу в комендатуру зашел. Зачем он приехал? Поскольку меня туда повели, Коваль понял, что это связано с направлением юга. Сразу затребовал у диспетчеров информацию по всем поездам этого направления. Кабанов меня отпустил и стал разговаривать с Чайкой. А я побежала на станцию.

– Сколько есть крытых вагонов? – спрашиваю.

Оказалось еще четыре непромытых.

– Быстро под промывку! На каждый вагон три минуты. И – на склад.

Промыли, просушили и – на погрузку. В общем, восемь вагонов загрузили минут за двадцать-тридцать. Чайка встретился мне по дороге, спрашиваю:

– Ваня, куда отправлять-то? Уточни, а то я паровоз ИС велела под эти вагоны поставить и соединять. Сейчас отправлять будем.

А я пошла к Ковалю, сказать, что восемь вагонов загружены, и жду направления. Поднимаюсь по лестнице и слышу, как он кричит на генерала:

– Этот детский сад работает через сутки – сутки, ест одну тыквенную дресню. А твои бездельники оптом и в розницу продают продсклады, и жрут. Не зря девчонка говорит: в окопы их!

Я остановилась, зайти боюсь. А потом думаю: а что, зайду и скажу. Так и сделала. Коваль поднял на меня глаза, спрашивает генерала:

– Направление кто даст?

Тот назвал какого-то подполковника. Я кубарем скатилась по лестнице, а Чайка стоит, ждет. Ему уже сообщили направление. Я передаю информацию по селектору дежурному по станции. И стою у окна, а меня дрожь бьет – волнуюсь за Коваля. Ванька сзади подошел, обнял меня и поцеловал в макушку.

– Ну что, успокоимся? Пошел состав, я сам его проводил, – говорит.

– Честно? А доклада еще не было. Вань, Кабанов не прибьет Коваля? Я не переживу.

– Не должен, – успокоил Чайка. – А кто ж будет командовать?

– В Купинске же оставил отделение без руководства. Ты, Ванечка, пойди, встань там, и мне скажешь, если что случилось.

Чайка все хотел на мне жениться. Но жена у него была – какая-то студентка мединститута где-то на Урале. Все письма слала, чтоб он ей ковры привез и пианино. Он уже погиб, а она все писала.

Глава 14

Жизнь продолжается

Когда наши вернулись, то жителей Лозовой, встречавших немцев хлебом-солью, лишили огородов. Вот моя бабка-хозяйка, у которой сын в бургомистрах при немцах ходил, и придумала выход:

– Розка, ты бы попросила в сельсовете земли под картошку выделить. Тебе не откажут. А сажали бы пополам. Я тебе и картошки дам на посадку.

«Это ж какое Груне подспорье будет», – подумала я и согласилась. В сельсовете и впрямь мне не отказали. Выделили шесть соток. Я еще попросила для подружки. В общем, получилось двенадцать соток. И весной 1944 года посадили мы с бабкой картошку. Она – отборную, белую крупную сорта «элла», а мне мелкоту сморщенную дала – «репанка» называется.