Книга Розы - Роза Эпштейн

Глава 13

Мера ответственности

Не зря говорят: и на старуху бывает проруха. Я бы могла сказать и по-другому: на войне невозможно предусмотреть все «если».

Я уже говорила, что моим учителем на станции Лозовой был диспетчер Абрамов. Случившееся с ним – наглядное подтверждение тому.

Это произошло в начале февраля 1944 года, когда из Харькова пришел состав из восемнадцати цистерн белого налива (авиабензин), закомуфлированный под лесок. В тот день дежурил диспетчер Абрамов. В Панютино (это станция перед Лозовой) машинист паровоза затребовал набора воды. Немцы взорвали водокачку в Лозовой, в Тройчатой. Они взрывали их в шахматном порядке, а не все подряд, потому что им требовалось и свои паровозы снабжать водой и углем. Я бы в силу своей малограмотности не разрешила – это «неграфиковый» набор воды. А каждое продвижение состава по участку имело свое время и фиксировалось на графике. Должен состав прийти в 11.15 – и не дай Бог, чтобы дежурный по станции дал прибытие 11.16. Абрамов на требование машиниста тоже ответил:

– Здесь набора воды я тебе не дам.

– А у меня уже пробка плавится в котле! – возмутился машинист.

В котле же держат определенную температуру. Если нагрев выше, то пробка расплавится, и паровоз не пойдет. Абрамов, понимая это, спросил:

– Сколько времени тебе надо?

– Дай мне минут десять.

– Даю восемь.

Отцепить паровоз от состава, подогнать его под башню, набрать воды, опять вернуть под состав, откачать тормоза, соединить, откачать тормоза – на все это ушло 18 минут. Тогда не было радиосвязи, как сейчас, диспетчера с машинистом, но машинист Абрамову пообещал: две минуты на каждом перегоне я сэкономлю. Дежурный по станции напомнил машинисту его обещание, когда передавал жезл кочегару. Тот ответил:

– То я так сказал, но это не тот участок, где можно нагнать. Много времени уходит на подъем и замедление.

Понятно, участок сложный – много спусков и подъемов. Но Абрамов не знал, какой именно груз был в цистернах. Если б знал, что это авиабензин, дал бы на набор воды четыре минуты. В Павлограде был военный аэродром, с которого самолеты не взлетали из-за отсутствия горючки. Поэтому за продвижением этого состава следил нарком и иже все причастные. Была такая служба – называлась «З» – по фамилии начальника передвижения войск Юга Зверева. Он и был зверь. И наверное, должен был таким быть. Служба Зверева постоянно звонила и следила за продвижением состава с авиабензином поминутно.

Не доезжая до Павлограда две станции и шесть перегонов, немцы подхватили этот состав. Прямое попадание бомбы, и цистерны загорелись. Это случилось в 7.45 утра. Я шла на дежурство, когда заполыхали земля с небом – столб огня был виден за много километров. Вбегаю в отделение на второй этаж и кричу Абрамову:

– Там что-то так горит! Боже ж мой, небо горит!

– Все-таки горит? – переспросил Абрамов, выскочил посмотреть, вернулся бледный, глянул на часы и записал в журнале дежурств: «Сдал в 8.15. Принял в 8.15». Я удивилась:

– Что ты пишешь «8.15»? Сейчас восемь часов.

Он попросил:

– Не стирай, пусть так и остается.

Абрамов еще не ушел домой, в столовой ел тыквенную кашу, когда за ним пришли. Он спокойно доел, встал и пошел на выход в сопровождении автоматчика. Только когда вышли, спросил:

– Куда меня?

– К Оратовскому, – картавя, изобразил сопровождающий своего начальника.

– Тогда автомат закинь за плечо – я не собираюсь бежать.

Оратовский возглавлял службу НКВД в Лозовой и сидел в так называемом «желтом доме», рядом со зданием нашего отделения.

Он сразу сказал Абрамову:

– Пятьдесят две станции и сто пятьдесят перегонов сохранили этот состав, а ты его угробил.

Абрамов разложил график, на котором были записаны фамилии машиниста, потребовавшего заправки водой, помощника машиниста и кочегара. Пояснил, что ситуация сложилась критическая – в котле расплавлялась пробка. Но Оратовский продолжил обвинение:

– С твоей помощью немцы расстреляли пятнадцать самолетов – весь аэродром. А если б они вовремя получили бензин, то заправились и взлетели бы. И повоевали.

Абрамов не возражал. Тут же его отвели в другую комнату. Там сидела пресловутая «тройка». Ему сказали:

– Мы не можем сохранить тебе жизнь, потому что слишком большие потери, и потому, что сверху слишком много знают об этом. Уже и наркому доложили.

Я в это время продолжала дежурство. И вдруг заходит начальник отделения Коваль. Посмотрел график и говорит:

– Дежурь и никуда не выходи, никого не расспрашивай и не слушай.

Я посмотрела удивленно, потому что такого раньше не случалось.

Начальник трижды проверял через секретаря, запрашивая цифры, не вышла ли я из диспетчерской. Когда подошло время обеда, Симка, секретарша, принесла мне из столовой горячую тыквенную кашу прямо в диспетчерскую:

– Коваль сказал, чтобы ты тут поела.

Утром на планерку пришли все четыре диспетчера: с Харьковского, Конградского, Славинского и Павлоградского направлений. Обычно я докладывала первой, а тут получилось – последней. За эти мои полсуток никаких происшествий не было. Но все почему-то стоят и не уходят. И тут Коваль приглашает к себе всех остальных сотрудников: заместителей, старших диспетчеров – и сообщает о случившемся и о том, что Абрамова расстреляли за водокачкой.

Когда я вышла из кабинета, со мной случилась жуткая истерика. И первое, что захотела сделать, – пойти за водокачку и убедиться, правда ли, что Абрамова расстреляли. Пошла, увидела небольшую воронку и лежащее в ней тело, накрытое шинелью. Охранял его боец заградотряда. Это у коменданта участка был такой отряд – мужики старше 50 лет, которые на фронт не призывались, а должны были ловить шпионов. Охранник участливо спросил:

– Хочешь посмотреть?

Спустился, откинул шинель. Видно, стреляли Абрамову в грудь, потому что лицо осталось таким же красивым, как при жизни. Я только спросила:

– А что ж не хоронят?

– Нет приказа, – ответил боец.

Трое суток я ходила к Оратовскому, требовать приказ на захоронение моего учителя. Оратовский злился:

– Сейчас скажу, чтоб тебя туда отвели и тоже пристрелили.

– Говорите, но Абрамова надо похоронить.

На третьи сутки энкавэдэшник не выдержал:

– Вышвырните ее к е…ней матери! Хорони!

Я сразу кинулась к коменданту станции, нашли фанерный ящик, кажется, из-под папирос. Уложили тело, шинелью накрыли. Ящик забили и прямо за водокачкой зарыли в землю. А водокачка стоит на холме. Поставили вокруг могилы четыре колышка, вокруг колючую проволоку в два ряда натянули. И на куске фанеры по моей просьбе Олежка из военной комендатуры написал: «Абрамов (имя, отчество)», месяц и год смерти. И маленькими буквами ниже: «Хороший человек».