Книга Розы - Роза Эпштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Примерно на пятый день язвы стали затягиваться. Еще через пару дней я занервничала: кто вместо меня работает? Мы же трое дежурили в три смены. А теперь как они? Через сутки заступают на сутки? Еще через пару дней кожа стала шелушиться и слазить как старый чулок. Я попросила уборщицу найти врача, маленького, старенького, с бородкой, на Калинина похож, и сказать ему, чтобы он подошел к дверям. Скажи, говорю, что с меня шкура слазит. Но врач не пришел, а через бабку мне передал спирту, чтобы я протерлась. Я протерлась – стало легче. Пить я уже опасалась, чтобы не втянуться, – понимала, как опасно, хоть и было мне лет девятнадцать. Еще пару дней прошло, опять через бабку докторам передаю, что мне уже легче, и пора на работу.
Переодели меня первый раз, когда шкура зашелушилась. Передали рубашку, кальсоны, штаны ватные, гимнастерку, ватник, шапку-ушанку и валенки. Я к тому времени такую ряху наела! Ведь в Лозовой, если тыквы пареной кусочек на обед дадут, и то радости полные штаны. А тут суп, каша, трехразовое питание и на свежем воздухе. Вот и разжирела. Через некоторое время опять передаю врачам, что, если не отпустят, сама уйду. Мне уборщица приносит новый комплект одежды. Я переоделась, она помогла мне портянки намотать. Медсестры выскочили во двор, поглазеть на меня. Хотя им категорически запретили даже приближаться. Вышла я краснощекая, цветущая и – к воротам.
А возле калитки стояли автоматчики.
– Ребята, посторонитесь, я пройду, – попросила.
Они осмотрели меня, один даже руку протянул: какая дивчина! Я резко пресекла:
– Назад! Лучше скажите, в какую сторону Лозовая? Далеко?
– Километров двадцать.
Поскольку я была в валенках, в теплой одежде, в ушанке, которую уборщица помогла завязать и поверх нее одну из новых портянок вместо шарфа повязала, то решила – пойду, а там, может, попутка какая-нибудь попадется. Иду, иду. И никого: ни машины, ни лошади. Вижу, впереди большой сугроб. Думаю, если в сарае том не замерзла, то в сугробе точно не замерзну. Села, подремала. Однако надо идти – скоро ночь. И тут слышу, машина урчит. Оказывается, из госпиталя дозвонились до военного коменданта, и он послал за мной «студебеккер». Приехала. Прихожу к начальнику отделения. Он глаза вытаращил: стоит перед ним цветущая девка. Я ведь в сарае большей частью спала. Ни газет, ни журналов, ни книг не было. И как ни просила, чтоб передали что почитать, мне не давали. Потому что книжку от меня нельзя было взять назад. Перво-наперво я ставлю на стол литровую банку с мазью, которую мне дали с собой. Я ж сообщила, что в Лозовой много больных. И врач понимал, что такое «немецкая пошесть». А начальник отделения тоже чесался, но никому не рассказывал. Я ему и говорю:
– Вот это от той гадости, которой болеют все, – «немецкой пошести».
И он банку сразу в сейф прибрал. Спрашивает:
– Совсем выздоровела?
– Совсем. Чуть не спилась, Никита Васильич.
– Мне говорили, ты в каком-то сарае жила?
– Да, в собачьей будке дощатой, как воткнули, так и жила. Ни радио, ни газет. Ничего не знаю.
– Ну и как вылечилась?
Я задираю рубаху и показываю тело – чистенькое.
Он даже потянулся потрогать. Я остановила:
– Вы до меня не дотрагивайтесь. Я-то вылечилась, а вы больны, – и показываю на его руки в красной сыпи. Подсказала ему, как намазывать.
– Ну, Розочка, нет худа без добра. Двое суток будешь дежурить, – подытожил наш разговор Никита Васильевич.
– Буду, раз надо.
Иду в диспетчерскую, а меня там девки площадным матом встречают:
– Ты, твою мать, курорт себе устроила. Расцвела, блядина такая. Это ж надо, жидовская морда, курорт себе организовала!
– Не ругайтесь, девчата, – не обиделась я. – Теперь двое суток дежурю.
– Начинай сейчас.
– Приказ будет – начну сейчас.
Они тут же побежали к дежурному, тот приказ накропал и к начальнику отделения – на подпись.
Единственное, о чем жалела, – что еды с собой из госпиталя не попросила. Потому что вместе с дежурством подоспел и голод. Хоть и хорошо кормили в госпитале, а на всю жизнь не наешься. Зато благодаря мази, которую передал мне старенький доктор, справились мы на станции с «немецкой пошестью». Каждое утро начиналось с того, что все приходили к начальнику отделения, и фельдшер каждого мазал палочкой с бинтом. И все сетовал:
– Роза, а что ж ты не спросила: из чего та мазь? Может, и мы бы сделали.
В сентябре 1943 года был освобожден от фашистских захватчиков и мой родной город Сталино, которому немцы на два года оккупации вернули его первое название – Юзовка. В городе к тому времени осталось только два полностью уцелевших здания – гостиница «Донбасс», где располагалось гестапо, и Театр оперы и балета. Пострадал от бомбежки и наш дом. Поэтому отцу после возвращения из оккупации дали комнату в бараке, где-то около Смолянки. И поставили на очередь на жилье. Пол в бараке был цементный, его застилали соломенными половиками. Спали отец с Бертой на двух раскладушках.
Вернулся в 1943 году в Москву из Швеции (точнее, был интернирован) и Анатолий Соболев.
А еще поздней осенью 1943-го произошла последняя встреча Раечки с родными – семьей сестры Груни в Харькове. А случилось это так.
Студеным вечером Аграфена мыла крылечко дома, поскольку подошла ее очередь.
– Извините, пожалуйста, вы не знаете, где Груня Шиммель живет?
Услышав тоненький голосок, Груня обернулась и увидела девочку в военной форме.
– Я Шиммель Груня, – откликнулась она.
Девочка вскрикнула и помчалась к железнодорожным путям, где стоял воинский эшелон:
– Рая! Рая! Есть Груня. Она вон там живет.
Рая знала довоенный адрес Груни и, убедившись, что сестра по-прежнему там, хотела сразу бежать к ней.
– Ты хоть спиртягу возьми да поесть чего. Там же голод, – притормозили ее девчата. Побросали ей в сумку брикеты каши, кофе, чекушку спирта налили, две простыни желтоватые положили. А в это время Володя, муж Груни, со смены пришел. И они тоже кинулись искать Раю. Встретили ее на путях, позвали к себе. Их дочь Светочка уже рассказала соседке тете Фросе, что сейчас Рая придет. И тетя Фрося – ангел-хранитель этой семьи – зарубила единственного престарелого петуха и поставила варить его жилистое мясо. Провожать Раю Володя с Груней поехали на подножке попутного состава на «Харьков-Южный», куда перекочевал эшелон. И тут началась бомбежка. Часа три провели супруги Шиммель в выстуженном здании вокзала, пока не убедились, что эшелон Раечки отправился.
Глава 13
Мера ответственности
Не зря говорят: и на старуху бывает проруха. Я бы могла сказать и по-другому: на войне невозможно предусмотреть все «если».
Я уже говорила, что моим учителем на станции Лозовой был диспетчер Абрамов. Случившееся с ним – наглядное подтверждение тому.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});