Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин

понимает, чем он сам, то это выше, чем если он, как немец, позволит себя вести только потому, что ведущий есть лейтенант (чин).

В русском коллективе нет, как в немецком, культуры бараньего начала, самодействующие формы чинопочитания еще не успели овладеть народом. И в этом смысле наш общественный строй есть действительно демократический. Наше народно-личное начало, это Хочется, подчиняется общественному Надо в силу сознания его превосходства, наше личное Хочется, приняв Надо, как смерть личного, воскресает в Хочется всего коллектива.

Скажут - это есть оправдание рабства. Но спрошу, с какой точки зрения. Если с точки зрения германского механизированного благополучия... Но благополучие - временное равновесие [и] не может быть моральным критерием. Это благополучие не может стать гарантией мира (или может?). Если же не может, то я предпочту наше «рабство», которое имеет назначение действовать против истоков войны.

Итак, наш простой человек останавливает перед Надо свое Хочется только потому, что в этом Надо понимает Хочется всего человека. Так действуют живые народные организации, как сельскохозяйственные артели взаимопомощи (как всякая работа «за водку», как разбойничьи шайки и т. п.). Вот эту силу живого коллектива мы и вложим в строительство канала, изобразив его в соподчинении русского Надо и Хочется.

97

Вчера говорю Ляле: - Думаю, ты любишь меня больше матери. И вот почему: без матери ты можешь жить сколько угодно, не скучая, а без меня тебе будет сразу же скучно. - Это значит, - ответила Ляля, -что мать я просто люблю, а тебя люблю и для себя. Не понимаю, -сказал я, - не понимаю любовь не для себя. Вот я все люблю только для себя и не каюсь: от моей этой любви всем делается лучше. - И не кайся, потому что тебе так дано, ты родился счастливым. Я тоже родилась счастливой, но мне выпало на долю столько мучений, что любить для себя я больше уже не могла до тебя.

Вероятней всего эта любовь не для себя питается жалостью и сопутствующим ей страхом утраты основ, общих всем хорошим людям (совесть). Из этого нравственного болота и вытекает... любовь Магдалины ко Христу, а так же и образуется нравственная тирания тех, кто подменяет Христа. Впрочем, и любовь для себя, как я ее понимаю, тоже питается тиранией собственников, которых называют язычниками.

27Марта. Начинается золотой день.

Кипяток вскипел. Вилка вытянута из штепселя. Огненная печь потускнела и стала серым... металлом. Но пусть! То, для чего существует электрическая печь и чем она живет - энергия, бессмертна: вот дымится крутой кипяток и боги встают (садятся за чай).

Наливаю кипяток и развожу мыло.

- Ты что это? - Собираюсь бриться. - Сам? - Сам. - Зачем тебе самому, внизу парикмахер, спустись, он тебя обреет. - Извини, дорогая, мне хочется самому.

И так я бреюсь сам, и мне действительно приятно, что я это делаю сам, и мне хотелось бы так во всем быть: все своими руками, все своей головой - во всем, везде сам и сам.

А есть люди, и их так много, что везде и во всем ищут, как бы самому не тратиться и получать готовое. Понимаю, как это приятно и как это даже необходимо для всех. Самому для себя сохраняться и принимать для себя работу других. В этом политэкономия: производитель и 98

потребитель. То и другое необходимо. Но почему- то меня тянет первое: везде и во всем, чтобы я сам.

Сегодня 27-е, до Благовещения 7 апреля 10 дней.

Сверху снег и снег, но от лучей солнца капельки невидимо проникают вниз к месту соприкосновения веточки со снегом. Эта водица подмывает, снег с еловой лапки падает на другую. Капельки, падая с лапки на лапку, тоже шевелят [веточки], и вся елка от снега и капель как живая, волнуясь, шевелится, сияет. Особенно хорошо смотреть сзади против солнца.

Жаворонкам время, но сесть некуда, везде снег, ни одной проталинки. И каждый день снегу еще прибывает. А выпадет светлый день, как сегодня, с утра хватит мороз градусов в 10 и тепло от солнца, только чтобы с ним покончить. Река до того бела, до того вся под снегом, что узнаешь берега только по кустикам. Но тропинка через реку вьется заметная, и потому только, что днем, когда под снегом хлюпало, проходил человек, в следы его набежала вода, застыла - и теперь это издали заметно, а идти колко и хрустко.

В серые дни в полдень, когда теплело, на елках от тающего на лапках нарастали сосульки изо дня в день. Сегодня на солнце они все

закапали, а потом и загремели вниз вместе с питающим их на лапке маленьким ледником.

Мы живем с Лялей так дружно, что нам самим кажется, будто это только у нас или что, во всяком случае, этим можно гордиться. Сегодня я во время вливания не утерпел похвалиться Фриде своей Лялей. На это она почти удивленно сказала: - Но ведь вы же ей муж, как же можно не любить женщине своего мужа. - Но ведь... - я внимательно поглядел на нее, и она поняла и ответила: - Это, значит, не муж, если не любовь, значит, не муж. - Так вот ей не пришлось, но это ничуть не поколебало ее убеждения в

99

наличии у всякой женщины естественного богатства любви к мужу, и что у нее нет - это ничего не значит. Оттого-то все еврейки неотрывные жены и хозяйки. Перед ними надо хвалиться русской женщиной не в том, что она мужа любит, а что захочет - и может обойтись и без мужа.

Кончился день у директора, я зашел отдать газеты и впал в разговор часа на два. Узнав об этом, Ляля обрушилась на меня за самоопустошение. Это отчасти верно - выгоды тут нет никакой! Но я думаю, что она не права, называя это просто «болтовней». Во время болтовни я, во-первых, сам о чем-то догадываюсь, во-вторых, люди, ответно увлекаясь, часто открываются. Это мой прием полезного общения, недешево мне стоящий самому, - иногда опустошающий, иногда бывало, опасный, особенно со стороны. Делаю вывод: надо больше самому контролировать эти выступления, чтобы они не перешли потом в старческую болтовню (если уже не перешли), с другой [стороны], никак не замыкаться важностью и не пытаться переделать себя, как хочется Ляле, в епископа или генерала.

28 Марта. Утром рано закрывались солнечные просветы, и образовалось утро серое с ветерком.

В воскресенье 31-го, если придет машина, поеду в Москву