Перезагрузка - Миика Ноусиайнен

На все про все ушло не больше четверти часа. Папа не любил долгих торжеств и пустой болтовни. Я прощаюсь с мамой Сами перед часовней. Она крепко обнимает меня и долго не отпускает.

– Бедный мальчик. Как ты?

– Все хорошо. Спасибо, что пришли.

– Звони мне, если какая-то помощь понадобится. Я недавно прошла через всю эту бумажную волокиту с документами Мартти, так что в целом представляю себе, что чиновники от тебя потребуют.

В объятиях Сейи хорошо. От нее исходят тепло и нежность, которых не было у моих родителей. Я бы провел весь день у нее на груди. Сейя гладит меня по голове и заглядывает мне в лицо, в глазах у нее стоят слезы. Сами выглядит смущенным.

– Ну ладно, мама. Пойдем уже. Созвонимся.

– Созвонимся.

Мне не хочется, чтобы Сейя меня отпускала. В ней есть что-то, чего я не могу объяснить. Я и в детстве об этом думал. Мне нравилось в доме у Сами больше, чем у нас. В ласковых глазах Сейи таилась какая-то красота и защита. А теперь прибавилось и что-то другое. То, что мне хотелось бы разгадать.

Сами поворачивает голову к своей маме. Я киваю ему, хотя мне и не нравится, как он смотрит на нее.

Я точно, до запятой, выполняю последнюю волю отца. С кладбища мы с Сами отправляемся ко мне. В ближайшем магазинчике я купил упаковку сухариков. Завариваю кофе.

– Эти сухари похожи на папину жизнь.

Сами смеется моей шутке. Он знал отца и хорошо понимает, что я имею в виду. Сами спрашивает, как я себя чувствую. Считает это своей обязанностью, хоть и знает, что разговаривать о конкретных вещах трудно. Мы всегда старались избегать разговоров о чем-то конкретном.

Отвечаю обтекаемо.

– Да ничего так. Ну, ты сам знаешь, каково это – когда умирает отец.

– Это все-таки несколько разные случаи. Наш старик умер скоропостижно, от инфаркта. Не успел уладить свои дела, да и было бы время – ничего не привел бы в порядок.

– Пожалуй, такой внезапный конец и лучше. Этот вариант с болезнью – реально дерьмовая штука. Конечно, можно утешаться тем, что есть время высказать все свои мысли. Но ведь болезнь длилась целых пять лет, а все важное можно сказать за пять минут. И вот до этих пяти минут – пять лет гнетущей тишины.

Какое-то время, приличествующее обстоятельствам, мы сидим молча. Затем Сами спрашивает о том же более прямо.

– Ну как ты, Песонен, справишься?

– Справлюсь. Такие уж они, эти отцы.

– Какие?

– Да вот такие… Сначала они тридцать лет орут и поносят тебя, а потом умирают как раз тогда, когда вы готовы наконец поговорить друг с другом о важном.

– О чем?

– Ну, о том, почему ты был таким кретином. Да что уж теперь… Вряд ли отец доставит еще какие-то неприятности из могилы. Сейчас мама не дает расслабиться. Вернее, не она, конечно, а ее тяжелая болезнь.

Сами натягивает куртку и, уходя, прощается, как это принято у нас, финских мужиков, – что-то среднее между объятием и похлопыванием по плечу.

Ну вот, один уже в могиле. Наверное, родители испытывают что-то подобное, когда дети взрослеют и съезжают от них. Меньше забот, меньше хлопот. С живыми принято встречаться на Рождество за праздничным столом, а с мертвыми – на кладбище.

Я задумался о родителях. Из-за их затянувшегося брака и у меня жизнь не сложилась. Отец спрашивал про амортизаторы на катафалке. Я был тем самым амортизатором в их отношениях. Пытался переводить на понятный язык невнятные послания родителей друг другу и разрешать конфликты между ними.

Они сказали, что не расставались из-за меня. На момент развода мне было тридцать четыре. Говоря формально, я не рос в неполной семье, но на самом деле нет такого возраста, после которого человек не может получить детскую травму.

Мама захотела что-то поменять – ну и хорошо. Потом папа заболел. Причиной, разумеется, была плохая наследственность, но решающую роль сыграли его привычки и образ жизни. Он ел красное мясо, не признавал овощи, курил и терпеть не мог физкультуру. И при всем этом уверял, что в его онкологии была виновата мама – развод, который она затеяла.

С последствиями их развода пришлось разбираться мне. Я должен был расхлебывать все накопившееся дерьмо. И имел удовольствие надышаться этими миазмами, оставив отца умирать дома.

Мне придется обмануть его ожидания относительно автомастерской. Двое слесарей, которые давно уже работали у отца, готовы выкупить ее у меня. Продажа принесет немного денег на лекарства и сиделку для мамы. Наверняка это самое правильное решение и для меня, и для работников. Сползающих штанов и сдерживаемых проклятий в адрес своей работы недостаточно для того, чтобы быть толковым хозяином автосервиса. Компьютеры, которыми я занимаюсь, – современная сфера деятельности. Мы ведь тоже ремонтируем нужные для людей вещи, которые облегчают им жизнь. Качество работы – важнее того, как сидят брюки, и унаследованной от отца комплекции. Отец, правда, всегда говорил, что компьютеры и интернет – явления временные, а автомобили будут всегда.

Возможно, у меня последний шанс начать собственную жизнь? Найти себе кого-то. Или чем-то наполнить свое существование. Чем? Не знаю. Что-то поменять? Ганди сказал: «Если хочешь изменить мир, изменись сам». А Пате Мустаярви [36] высказался еще проще: «Стоит долгое жаркое лето, и я собираюсь прожить его».

Маркус

Сами здорово мне помогал, когда жил у нас, да и сейчас помогает. Девчонки к нему привыкли, он им нравится. Вот и сегодня Сами придет с ними посидеть, когда я пойду вечером на родительское собрание к Сайми в школу.

На родительском собрании всегда обсуждаются одни и те же темы. Поведение на уроке, отношения с друзьями и буллинг. Учительница говорит, что все еще только изучают общие «правила игры» и что во втором классе обычно становится легче.

Некоторые родители горой стоят за своих отпрысков. Вообще, родителей можно разделить на две категории – тех, кто защищает свое гениальное чадо от других, и тех, кто защищает других от своего ребенка.

Это вопрос позиции, как c подстилками в сауне. У нас в доме есть общая сауна. Там на стене висит объявление: «Не забывайте подкладывать салфетку, когда садитесь на полок». Я всегда думал: пользуясь салфеткой, я предохраняю собственную задницу от чужих бактерий или чужие ягодицы от моих микробов?

С попой все просто – ее можно изолировать от окружающего мира куском ткани. Как антрополог, я заметил, что метафорическая задница лучше описывает человеческое сознание, чем, скажем, представления о душе или семейных отношениях. Философское направление «диалектический идиотизм», малоизвестное в академических кругах, но широко распространенное за барной стойкой, делит мужчин на ценителей сисек и задниц. При этом мужчин как-то не принято классифицировать по признакам духовности и красивых глаз.

И та