Я — ярость - Делайла Доусон

днем. Ярко-голубое небо, чистый прохладный воздух, и она кружится в фойе, раскинув руки, как Мария на лугу в самой первой сцене «Звуков музыки»[10].

Но кругом ночь, жарко и душно, и тишина хороша всем, кроме того, что хочется заполнить ее. Чем угодно.

Как говорить с дочерью о том, что только что случилось? Важна ли правда? Нужно ли сказать, что она глубоко сожалеет обо всем, что было раньше?

Знает ли Элла, что Ярость — это лишь формальный предлог, чтобы отца забрали в полицию?

— Что ж, это было весьма… волнительно, — Челси говорит тихо, чтобы не разбудить Бруклин: малышка уснула прямо на диване в гостиной, пока взрослые занимались скучными взрослыми объяснениями.

— Ага, — Элла обходит ее, не прикасаясь и не глядя в глаза.

— Наверное, я ужасно выгляжу.

Дочь вскидывает глаза, удивленно и будто бы даже обиженно.

— Мам, да он из тебя все дерьмо выбил! Как ты должна после этого выглядеть?

Челси бросает взгляд в зеркало в прихожей — то самое, по которому мать демонстративно водила пальцем всего несколько недель назад. Она не может оторвать глаз от собственного отражения. Вот черт, она выглядит просто кошмарно. Хрупкое, как фарфоровая ваза, тело, все в синяках и порезах. Маленькие «бабочки» из перекрещивающихся пластырей, гематомы, распухшие окровавленные губы. Она касается их, очень осторожно, вздрагивает — и вот тут наконец-то прорываются слезы. Катятся одна за другой, и поначалу она еще пытается удержаться, но куда там! Тело сотрясается от рыданий, слезы текут по лицу, и все это Челси видит в зеркале. Элла обнимает ее за плечи, но этого мало, и Челси судорожно прижимает дочку к себе. Она и не помнит уже, когда в последний раз они так обнимались, цепляясь друг за друга, будто Кейт и Лео в «Титанике» за деревянную дверь, словно эта хрупкая связь — единственное, что спасает их от ужасающего дрейфа по ледяной реальности.

В эту минуту Челси не помнит, кто из них ребенок, а кто родитель, и рыдает еще горше от осознания бремени, которое возложила на плечи дочери.

— Мамочка, что с тобой? — вскидывается Бруклин. Из-за спинки дивана видны только ее макушка и испуганные глаза. — Тебе больно?

Челси поворачивается к ней, автоматически натягивая ободряющую материнскую улыбку: все будет хорошо, малышка, даже если на самом деле это не так.

— Немного больно, милая, но это пройдет.

От собственных слов она немного расслабляется, улыбка становится более искренней. Дэвида больше нет. В доме тишина. Впервые за все годы брака она не ощущает страха.

И тут в дверь звонят.

Элла бросает взгляд на мать. От спокойствия обе мгновенно переходят в режим повышенной боеготовности. Никто в наше время не звонит в двери просто так, особенно в их районе наглухо запертых ворот. Вряд ли это Патрисия — уже слишком поздно для блуждания по району в поисках очередной жертвы. Может, кто-то из соседей проверяет, в порядке ли они? Может, Джинни — единственный на всю округу человек, который имеет хоть какое-то представление о проблемах Челси?

Челси смотрит в глазок и испытывает смешанные чувства.

Полицейский. Что же тут плохого?

Сегодня вечером полиция помогла ей. Должно быть, снова будут задавать вопросы. Все в порядке. Они в безопасности.

Стоп.

Постойте-ка…

Она знает этого парня. Это не просто коп — это школьный друг Дэвида.

— Челс, открывай, я же знаю, что ты дома!

Предполагается, что она откроет, он ведь полицейский, верно?

— Отведи Бруклин наверх, — шепчет она Элле. — Попробуй уложить ее спать.

Элла кивает и поднимает сестру на руки, тащит ее наверх, как коалу. Бруклин сонно спрашивает ее о том, что и сама Челси хотела бы знать.

— Кто там? У мамы неприятности? Они заберут ее, как папу?

— Тише, — отвечает Элла. — Нам надо не шуметь и постараться быть сильными.

— Ты всегда так говоришь, — ноет Бруклин, потирая глаза кулачком.

Когда девочки благополучно скрываются наверху, Челси отпирает двери.

— Привет, Хантли, — здоровается она, надеясь, что весь ее вид буквально кричит о том, как она вымотана.

— Офицер Хантли, — поправляет он, и это звучит излишне резко. На лице у Хантли солнечные очки, хотя на дворе глубокая ночь. — Могу я войти?

Челси делает шаг назад.

— Разумеется, — она должна ответить именно так, ведь Хантли бывал у них дома и прежде. Школьные друзья Дэвида приходят смотреть бои без правил на их огромном телевизоре, а на барбекю на Четвертое июля Хантли даже притаскивал с собой жену Лору. Счастливой она тогда не выглядела.

Хантли — его имя Чед, но все друзья зовут его по фамилии — заходит внутрь, снимает очки и оглядывается, как будто он герой фильма о Джеймсе Бонде и никогда раньше не был в их доме (на самом деле Хантли как-то даже блевал в декоративные вазы Челси, перебрав с желейными шотами). Он сует очки в передний карман куртки, жует свою неизменную коричную жвачку, а Челси поглядывает на входную дверь и гадает, официальный ли это визит. Она была обязана впустить его? Челси знакома с Хантли уже лет двадцать, но не то чтобы они хорошо знали друг друга. Дэвид не любит смешивать компании: обычно мужчины общаются между собой, а девочки — своим кругом. По большей части Челси знает о Хантли лишь то, что слышала от его жены, а Лора из тех женщин, которые предпочитают не высовываться и чересчур громко смеются над чужими шутками.

— Я услышал по радиосвязи, что по вашему адресу вызывали наряд. Писал Дэвиду, но он не отвечает. Говорят, что у вас тут кто-то подхватил Ярость?

Он смотрит прямо на нее, маленькие глаза, обрамленные морщинами, подозрительно сужены. Хантли окидывает ее всю нехорошим взглядом и слегка усмехается. Челси всегда казалось, что он либо в принципе ненавидит женщин, либо не хочет тратить время на то, чтоб понять их, — и сейчас под его взглядом она замирает, будто кролик перед удавом. Такое внимание от Чеда Хантли — не к добру.

— Понимаешь, Челс, я видел случаи Ярости. Вчера буквально отдирал десятилетнюю девочку от уличного регулировщика, и дело в том… — он подходит