Стихи - Владимир Набоков

4

Мне страшно. Ни столбом ростральным,ни ступенями при луне,ведущими к огням спиральным,ко ртутной и тугой волне,не заслоняется… при встречея, впрочем, все скажу тебео новом, о широкоплечемпровинциале и рабе.Мне хочется домой. Довольно.Качурин, можно мне домой?В пампасы молодости вольной,в техасы, найденные мной.Я спрашиваю, не пора ливернуться к теме тетивы,к чарующему чапаралюиз "Всадника без головы",чтоб в Матагордовом Ущельезаснуть на огненных камняхс лицом, сухим от акварели,с пером вороньим в волосах?

1947, Кембридж, Масс.

Neuralgia intercostalis

О, нет, то не ребра— эта боль, этот ад —это русские струныв старой лире болят.

(во время болезни)

Март-апрель 1950

Был день как день

Был день как день. Дремала память. Длиласьхолодная и скучная весна.Внезапно тень на дне зашевелилась —и поднялась с рыданием со дна.О чем рыдать? Утешить не умею.Но как затопала, как затряслась,как горячо цепляется за шею,в ужасном мраке на руки просясь.

1951, Итака

Неправильные ямбы

В последний раз лиясь листамимежду воздушными перстамии проходя перед грозойот зелени уже настойчивойдо серебристости простой,олива бедная, листваискусства, плещет, и словалелеять бы уже не стоило,если б не зоркие глазаи одобрение бродяги,если б не лилия в овраге,если б не близкая гроза.

1953, Итака

Какое сделал я дурное дело

Какое сделал я дурное дело,и я ли развратитель и злодей.я, заставляющий мечтать мир целыйо бедной девочке моей.О, знаю я, меня боятся люди,и жгут таких, как я, за волшебство,и, как от яда в полом изумруде,мрут от искусства моего.Но как забавно, что в конце абзаца,корректору и веку вопреки,тень русской ветки будет колебатьсяна мраморе моей руки.

27 декабря 1959, Сан-Ремо

С серого севера

С серого северавот пришли эти снимки.Жизнь успела на всепогасить недоимки.Знакомое деревовырастает из дымки.Вот на Лугу шоссе.Дом с колоннами. Оредежь.Отовсюду почтимне к себе до сих пор ещеудалось бы пройти.

Так, бывало, купальщикамна приморском пескеприносится мальчикомкое-что в кулачке.Все, от камушка этогос каймой фиолетовойдо стеклышка матовозеленоватого,он приносит торжественно.Вот это Батово.Вот это Рожествено.

20 декабря 1967, Монтре

Стихотворения, не входившие в прижизненные сборники

Рыцарь

Я в замке. Ночь. Свод сумрачно-дубовый.Вдоль смутных стен портретов смутный ряд.Я не один: в углу — средневековыйсуровый страж, составленный из лат.Он в полутьме, как сон убийцы хмурый,стоял с копьем в закованной руке.

Я расставлял огромные фигурыпри трех свечах на шахматной доске.И вот огонь угрюмый отсвет кинулна рыцаря — и видел, слышал я:он медленно забрало отодвинул,и звякнула стальная чешуя.

Он подошел тяжелою походкой,стуча копьем и латами звеня;сел предо мной и руку поднял четко,и стал играть, не глядя на меня.Взор опустив и трепетом объятый,бессмысленно я пешки выдвигал.

Жемчужные и черные квадратыкрылатый ветр, дохнув, перемешал.Последнею пожертвовал я пешкой,шепнул: «сдаюсь», и победитель мойс какою-то знакомою усмешкой,привстав, ко мне нагнулся над доской…

Очнулся я. Недвижно рыцарь хмурыйстоит в углу с копьем своим в руке,и на местах все тридцать две фигурыпередо мной на шахматной доске.

18. 3. 19.

Акрополь

Чей шаг за мной? Чей шелестит виссон?Кто там поет пред мрамором богини?Ты, мысль моя. В резней тени колоннкак бы звенят порывы дивных линий.Я рад всему. Струясь в Эрехтейон,мне льстит лазурь и моря блеск павлиний;спускаюсь вниз, и вот запечатленв пыли веков мой след, от солнца синий.Во мглу, во глубь хочу на миг сойти:там, чудится, по Млечному Путибылых времен, сквозь сумрак молчаливыйв певучем сне таинственно летишь…О, как свежа, благоговейна тишьв святилище, где дышит тень оливы!

1919, Англия

У камина

Ночь. И с тонким чешуйчатым шумомзацветающие уголькирасправляют в камине угрюмомогневые свои лепестки.И гляжу я, виски зажимая,в золотые глаза угольков,я гляжу, изумленно внимаяголосам моих первых стихов.Серафимом незримым согреты,оживают слова, как цветы:узнаю понемногу приметывдохновившей меня красоты;воскрешаю я все, что, бывало,хоть на миг умилило меня:ствол сосны пламенеющий, алыйна закате июльского дня…

13 марта 1920

* * *

Когда, мечтательно склонившись у дверей,ночь придает очарованьепечалям жизненным, я чувствую острейсвое ненужное призванье.Ненужное тебе, рабыня губ моих,и от тебя его я скрою,и скрою от друзей, нечистых и пустых,полузавистливых порою.Деревья вешние в мерцающих венцах,улыбка нищего, тень дыма,тень думы — вижу все; в природе и в сердцахмне ясно то, что вам незримо.От счастья плачет ночь, и вся земля в цвету…Благоговею, вспоминаю,творю — и этот свет на вашу слепотуя никогда не променяю!

Кембридж, 12. 5. 20.

* * *

В неволе я, в неволе я, в неволе!На пыльном подоконнике моемследы локтей. Передо мною домтуманится. От несравненной болия изнемог… Над крышей, на спинеготического голого уродца,как белый голубь, дремлет месяц… Мнетак грустно, мне так грустно… С кем бороться— не знаю. Боже. И кому помочь— не знаю тоже… Льется, льется ночь(о, как ты, ласковая, одинока!);два голоса несутся издалека;туман луны стекает по стенам;влюбленных двое обнялись в тумане…Да, о таких рассказывают намшарманки выцветших воспоминанийи шелестящие сердца старинных книг.Влюбленные. В мой переулок узкийони вошли. Мне кажется на миг,что тихо говорят они по-русски.

Кембридж, 31. 5. 20.

Так будет

С собакою седой, которая когда-то,смеясь по-своему, глядела мне в глаза,ты выйдешь ввечеру, и месяц, как слеза,прольется на цветы последние заката.Над книжкой, в полутьме блеснувшей белизной,склони ты голову, склони воспоминанья,прими, пойми стихи, задуманные мнойна дальней пристани в ночь звездную изгнанья.Ты будешь тосковать, угадывая, чьялепечущая тень печалила поэта.Ты вспомнишь свежие и сладостные лета,золотоствольный лес и встречи у ручья.И улыбнешься ты загадочно, и сядешьна мшистую скамью в лесу на склоне дня,и светлой веткою черемухи погладишьсобаку старую, забывшую меня.

Кембридж, 11. 6. 20.

Панихида

Сколько могил,сколько могил,ты — жестока, Россия!Родина, родина, мы с упованьем,сирые, верные, греем последним дыханьемноги твои ледяные.

Хватит ли сил?Хватит ли сил?Ты давно ведь ослепла.В сумрачной церкви поют и рыдают.Нищие, сгорбясь у входа, тебя называютоблаком черного пепла.

Капает воск,капает воск.И на пальцах твердеет.Стонет старик пред иконою смуглой.Глухо молитву поют; звук тяжелый и круглыйкатится, медлит, немеет…

Капает воск,капает воск,как слеза за слезою.Плещет кадило пред мертвым, пред гробом.Родина, родина! Ты исполинским сугробомвстала во мгле надо мною.

Мрак обступил,мрак обступил…Неужели возможноверить еще? Да, мы верим, мы верими оскорбленной мечтою грядущее мерим…Верим, но сердце — тревожно.

Сколько могил,сколько могил,ты — жестока, Россия!Слышишь ли, видишь ли? Мы с упованьем,сирые, верные, греем последним дыханьемноги твои ледяные…

<1920>