Орленев - Александр Мацкин

Почему роль Федора все-таки досталась Орленеву? Может

быть, потому, что иа Суворина подействовали слова Станислав¬

ского и рецензия в харьковской газете, которую мы так и не на¬

шли в старых подшивках? Возможно, хотя и маловероятно; пра¬

вильней предположить, что Суворина захватил нервный азарт,

с которым Орленев на свой страх и риск готовил роль Федора.

Правда, я не знаю, можно ли назвать эту исступленность азар¬

том. Поначалу его интерес к трагедии А. К. Толстого был в не¬

котором роде академическим: в неизданных воспоминаниях дра¬

матурга и фельетониста начала века А. С. Вознесенского в главе,

посвященной Орленеву, говорится, что особенность его искусства

заключалась в том, что он играл не только свою роль, но и всю

пьесу; мемуарист приводит слова Орленева — он часто их повто¬

рял— «музыку автора надо поймать!»1. Несколько месяцев

продолжался этот процесс сживания с пьесой, с ее «музыкой», про¬

цесс приближения к ее еще не осознанной сути. В жизни Орле¬

нева это был первый случай такой обстоятельной предваритель¬

ной, кабинетной работы. Он не любил в ту пору и даже опасался

слишком долгого обдумывания ролей, но судьба запрещенной

цензурой пьесы пока была неясна, и ему ничего не оставалось

другого, кроме мечты и теории.

Положение изменилось с весны 1898 года, когда государствен¬

ные и церковные власти дали понять Суворину, что они готовы

снять тридцатилетний запрет с «Царя Федора». Теперь реаль¬

ность постановки не вызывала сомнений, но кому какие роли

достанутся, было неизвестно. С этого времени Орленев стал рабо¬

тать над текстом уже профессионально актерски, вникая в каж¬

дую реплику — как ее прочесть и как ее сыграть. Повторяю, это

была чистая самодеятельность, Суворин ничего ему не поручал,

он еще сам не знал, кто будет играть Федора в его театре. Орле-

иев взялся за роль в силу неодолимой, не дававшей ему покоя

потребности, он ее разучивал, потому что не мог не разучивать.

Случай в актерском искусстве ие такой частый. Несколько педель

он провел в нервном исступлении, мысль его искала выхода, он

ее притормаживал — трудной была сама диалектика роли с ее

спадами и взлетами, с ее контрастными красками, сливающимися

в цельности образа последнего царя старой московской династии.

Но еще трудней было творчество впрок, про запас, накопление

без реализации, со смутной перспективой при счастливом пово¬

роте судьбы.

Страстная потребность в действии и вынужденная, замкнутая

в себе созерцательность — это тяжелое и двусмысленное состоя¬

ние не убавило воодушевления Орленева, и Суворин, со стороны

наблюдая за ним, окончательно уверовал в его возможности и

поручил ему, комику-простаку, трагическую роль. Репетиции

«Царя Федора» продолжались по тем временам довольно долго.

Потом, после премьеры трагедии, когда весь Петербург — санов¬

но-императорский, дипломатический, военный, чиновный, коммер¬

ческий, и прежде всего Петербург интеллигентных профессий —

устремился в театр, Суворин, не желая оставаться в стороне от

опьянявшей его сутолоки, от столь любезного ему бума, написал

в «Новом времени», что триумф Орленева для многих неожидан¬

ность, он же давно открыл в его таланте «элемент трагический»

и как руководитель театра свидетельствует, что за роль Федора

йктер «взялся с необыкновенной любовью и изучал ее долго и при¬

лежно, изучал мучительно, как это и надо. Только мучаясь, то

есть напрягая все силы, можно сделать что-нибудь хорошее, дей¬

ствительно стоящее драматического искусства в лучшем значении

этого слова» 2. Муки Орленева были тем сильней, что и в дни, не¬

посредственно предшествовавшие премьере трагедии, он не мог

сосредоточиться на одной этой роли. Жизнь шла своим чередом,

и надо было выступать в текущем репертуаре и даже одновре¬

менно с Федором готовить новые роли.

Первую новую роль он сыграл в комедии Ардова «Битые че¬

репки», премьера которой состоялась 22 сентября, на десятый

день четвертого суворинского сезона. «Я не знаю,— писал рецен¬

зент журнала «Театр и искусство»,— совершаю ли нескромность,

отмечая, что г. Ардов мужской псевдоним дамского таланта» —

и высмеял пьесу, автор которой «по дамскому обыкновению»

редко отличает «существенное от несущественного». По поводу

Орленева в рецензии была одна фраза, где говорилось, что роль

«купчика, которого капиталы соединяют с цивилизацией жур¬

нального дела», он провел «довольно типично» 3. Премьера «Би¬

тых черепков» состоялась в разгар репетиций «Царя Федора». Ре¬

петиции эти подходили к концу, когда он выступил еще в одной

новой роли — в пьесе Гольдони «Веер» (6 октября), и критик

«Нового времени» походя заметил, что участие Орленева «способ¬

ствовало успеху комедии». Он играл и старые роли — скрипача

в «Трильби», мальчика-сапожника в водевиле Мансфельда и дру¬

гие. И этот будничный, размеренно-налаженный порядок жизни

в театре придал особенно драматический характер репетициям

«Царя Федора». На фоне рутины и умиротворенности, установив¬

шейся в труппе, Орленев, не колеблясь, шел на заведомый риск,

зная, что его будущее поставлено на карту и зависит от судьбы

«Федора». Он жил как бы в двух измерениях, по такому счету:

купчик Гвоздиков из «Битых черепков» — это нечто из области

миражей и призраков, зато царь Федор перед Архангельским со¬

бором — доподлинная реальность.

Если обычно репетиции с участием Орленева проходили легко,

празднично, в атмосфере веселой непринужденности, то на этот

раз он замучил себя пробами и повторениями. В театре говорили,

что он ведет «скачку с препятствиями», имея в виду и ускорен¬

ный темп репетиций и загадки-преграды, с которыми он сталки¬

вался в тексте трагедии. Напряжение Орленева, дерзость его пла¬

нов, его счастливые предчувствия (иногда, правда, сменявшиеся

растерянностью и упадком духа) нервной волной постепенно за¬

хватили участников спектакля и от них всю труппу, несмотря на

ее разобщенность и вражду «звезд». Газеты узнали о необычных

репетициях, и в хронике появились сообщения о том, что «Царь

Федор» будет представлен с «должным для такого выдающегося

русского произведения тщанием». По Петербургу поползли слухи,

что в трактовке трагедии есть политическая подкладка, что это

хорошо обдуманный маскарад, где за событиями трехсотлетней

давности вырисовывается нынешний режим и его правители

(актер Б. А. Рославлев в неизданных «Театральных записках»

пишет, например, что в известной реплике «Я царь, или не царь?»

петербургская публика усмотрела прямой намек на отношения

Николая II с его матерью, вдовствующей императрицей Марией

Федоровной, властной женщиной, постоянно вмешивавшейся

в государственные дела сына4), что это критика русского само¬

державия, суворинская критика справа, но все-таки критика. Не¬

даром на генеральную репетицию «Царя Федора» помимо выс¬

ших светских и церковных властей явились и представители

двора во главе с великими князьями.

Много толков вызывала и московская постановка «Царя Фе¬

дора» в Художественно-Общедоступном театре (премьера кото¬

рого была назначена на два дня позже, чем в Петербурге) — кто

у кого что заимствовал, чьи шансы предпочтительней. О новом,

открывающем свой первый сезон театре Станиславского и Неми¬

ровича-Данченко, о его ансамбле, художественной дисциплине,

мизансценировке рассказывали чудеса, и это подогревало сопер¬

ничество двух столиц. За неделю до первого представления «Царя

Федора» в «Новом времени» появилась полемическая заметка, по

всем признакам принадлежавшая перу Суворина. Это был раздра¬