Орленев - Александр Мацкин

женный упрек в адрес московских газет, сообщивших, что пред¬

ставители труппы Литературно-артистического кружка, побывав¬

шие па репетициях «Царя Федора» в Художественно-Общедо¬

ступном театре, «пришли в такое умиление», что отложили свою

постановку и будут ее переделывать по московскому образцу.

Автор спешит опровергнуть ничем не обоснованные слухи: «Га¬

зеты, хотя и говорят об этом весьма убежденно, но тем не менее

заблуждаются... Постановки обоих театров резко отличаются

друг от друга, начиная с понимания центральной фигуры траге¬

дии и кончая мелочными подробностями»,—пишет «Новое

время». И более того, «дирекция Литературного кружка, вполне

сочувствуя московскому предприятию, интересуясь его серьезной

режиссерской работой, решительно не согласна с теми приемами,

с какими подошли москвичи к постановке трагедии Толстого.

Впрочем, во всем этом нетрудно будет убедиться при исполнении

«Федора» в Москве и Петербурге» 5.

В этой атмосфере ожиданий, намеков, слухов, нервного ажио¬

тажа, борьбы самолюбий, скрытой и явной полемики в понедель¬

ник 12 октября 1898 года в суворинском театре состоялась премь¬

ера «Царя Федора» с участием Орленева.

С той минуты, как открылся занавес и князь Андрей Шуй¬

ский обратился к боярам (в тексте пьесы — к духовным лицам)

с планом антигодуновского заговора, зал насторожился. Пока что

это был эффект чисто внешний.

Существуют разные мнения по поводу изобразительной сто¬

роны спектакля «Царь Федор» в суворинском театре. Газеты

дружно признали ее образцовой, в разных версиях повторяя, что

картины русской истории впервые на петербургской сцене приоб¬

рели такой очеловеченный и обжитой вид. Критик «Новостей и

Биржевой газеты» с несколько эксцентричным для тех лет псев¬

донимом Импрессионист уверял читателей, что со времен гастро¬

лей Мейнингенской труппы он не видел более тщательной и вер¬

ной духу истории постановки6. На основе этих триумфальных от¬

зывов одиннадцать лет спустя в ретроспективном обзоре журнал

Театра Литературно-художественного общества в Петербурге7,

описывая блеск декораций и костюмов в «Царе Федоре», с при¬

знанием отметил вкус и такт художника И. Суворова — знатока

русской старины. По словам летописца театра, все декорации

в трагедии были «интересны и эффектны», а художественное

изображение Золотой палаты он называет «прямо бесподобным».

Однако последующие оценки были далеко не такие единодушные.

Прошло еще двадцать лет, и П. П. Гнедич — писатель, историк

искусства, театральный деятель, с 1896 по 1901 год служивший

у Суворина управляющим труппой и непосредственно участвовав¬

ший в постановке «Царя Федора» — в своих воспоминаниях по¬

пытался разрушить легенду о ее самобытности и поэзии, пощадив

только Орленева, да и то с оговорками. С непонятным самоупое¬

нием, как бы себе назло, он унизил свое детище: все в нем было

обманом и ловкостью рук; «Гипноз публики доходил до того, что

сад Шуйского, который изображала старая ходовая декорация

леса, уже три года ходившая в нашем театре чуть не ежедневно,

возбудил неистовый восторг не только зрителей, айв печати.

Берега Яузы были написаны так плохо, что на другой день после

представления пьесы были размыты и написаны вновь. А послед¬

няя картина — Московский Кремль на третьем и четвертом плане

представлял собою только расчерченный холст, и Кремль по¬

явился во всей красе только на пятом представлении» 8. Гнедич

зло посмеялся и над сценическими эффектами, так понравивши¬

мися критике и публике *.

Действительно, «Царь Федор» у Суворина по сравнению со

спектаклем Художественного театра с достоверностью его реа¬

лизма (о котором, по преданию, Ключевский сказал: «До сих пор

я знал только по летописям, как оканчивался русский бунт, те¬

перь я знаю, как он начинается» 9) много проигрывал в остроте

исторического видения и в чувстве натуры, особенно в тех карти¬

нах, где действие трагедии из царских и боярских палат уходило

на городские просторы, на московские улицы конца XVI века.

Но ведь были у суворинского «Федора» и страстные защитники,

и среди них Стасов и Амфитеатров, высоко оценившие искусство,

с которым были выполнены для спектакля декорации, костюмы и

бутафория. Нелегко теперь, спустя десятилетия, сказать, кто и

в каких пунктах был прав в этом споре.

Я видел «Царя Федора» с Орленевым в сентябре 1926 года

в Ленинграде (по тогдашней привычке записал свои впечатления,

* Не скрывая своей иронии, он разоблачает нехитрые тайны театра.

Оказывается, что для поразившего воображение петербургских рецензентов

«гала-помера» (лихой гонец скакал от первой кулисы через мост и скры¬

вался в воротах города) суворинская дирекция пригласила какого-то ка¬

зака, давно отслужившего свой срок; по правилам кавалерийской службы

гонец выезжал на сцепу на старой белой лошади и получал за это два

с полтиной. Никакой художественности пе было и в сцене колокольного

звона. В этом случае дирекция, не утруждая себя выдумкой, пригласила

звопаря из Аничкова дворца и платила ему по той же таксе — два с пол¬

тиной.

и эти записи полувековой давности облегчили мою задачу био¬

графа). Спектакль был рядовой, наспех обставленный, со случай¬

ными партнерами, и по контрасту со скудостью и провинциальной

отсталостью его антуража знаменитый гастролер, несмотря на

злые следы прожитых лет сохранивший тон импровизации, не

заученности, а поминутного открытия (как будто он играл свою

роль не в тысячный раз, а в первый раз), казался особенно при¬

влекательным. И, обращаясь к своим впечатлениям и сопоставляя

их с откликами современников петербургской премьеры, я думаю,

что если в оценке «Царя Федора» в Художественном театре прав

был Н. Эфрос, писавший, что у этого спектакля «два героя —

mise en scene и г. Москвин» 10, то у трагедии А. К. Толстого в су-

воринском театре был только один герой — Орленев, хотя тогда,

в 1898 году, его окружал сравнительно сильный ансамбль и

вполне сносный, а по тем условиям — даже незаурядный, декора¬

тивный фон. Объяснение этой диспропорции я вижу в том, что

Орленев в «Царе Федоре» не только хорошо представлял свое

время, но и пошел дальше его и в понимании нравственной про¬

блематики пьесы и в развитии художественной техники; все же

остальное в петербургском спектакле было на высоком профес¬

сиональном уровне, но на уровне домхатовском, «дореформенном»,

без проблеска будущего.

В мемуарах Орленева сказано, что на другой день после «Фе¬

дора» он «проснулся знаменитостью». И на самом деле: с утра

13 октября слава преследует его по пятам. На улице к нему под¬

ходят незнакомые люди и восхищаются его игрой. Поздним вече¬

ром в модном ресторане публика узнает его и устраивает овацию;

он теряется, не знает, как себя вести, и, смущаясь, предлагает

всем, кто находится в зале, вместе поужинать. Лакеи сдвигают

столы, и веселая встреча с речами и тостами затягивается до рас¬

света.

В ту ночь он потратил месячное жалованье, все до послед¬

него рубля, и хорошо еще, что кто-то из присутствующих взял па

себя часть расходов по оплате импровизированного ужина. Быть

знаменитым оказывается совсем не так удобно. Вихрь нарастает

с каждым днем: модные драматурги присылают ему только что

сочиненные новинки; актеры без ангажемента просят его о за¬

ступничестве; провинциальные антрепренеры приглашают на га¬

строли; газеты печатают интервью с ним; министры и генералы

зовут на торжественные приемы; он не знает отбоя от дам света

и полусвета, и т. д. Поначалу это коловращение забавляет Орле¬